Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

Мари-Луиз попросила Адама рассказать о его семье и слушала его, не перебивая, опершись подбородком на руку и наслаждаясь возможностью смотреть на него, не боясь, что ее неправильно поймут. Он завел речь о своей эксцентричной бабушке-итальянке, благодаря которой, несомненно, и родился таким темноволосым. Отмечая полноту, которая округляла его лицо и удваивала подбородок, когда он опускал голову, Мари-Луиз поняла, что Адам обречен всю жизнь бороться с лишними килограммами. В нем была женственность, но не та, которая делает мужчину женоподобным и слабым. В беседах с ней Адам никогда не прибегал к покровительственному, снисходительному тону, который Мари-Луиз научилась принимать за обычную мужскую манеру разговора.

Они взяли напрокат велосипеды и в самом расцвете весеннего дня выехали из города к опушке леса, где все еще голые деревья отбрасывали тени цвета индиго на обещанный ковер пролесков. Адам и Мари-Луиз прошли вдоль ручья, сели на поваленное дерево и стали дремать на солнышке, пока оно не начало проигрывать битву сгущавшимся теням и ранняя прохлада не прогнала их домой. В завершение ужина Адам сдержанно поцеловал ей руку.

На следующий день их рандеву состоялось в кафе на площади. Глядя, как лейтенант идет к ней, Мари-Луиз почувствовала прилив удовольствия, заставший ее врасплох. Она ощущала Адама как удобное пальто, мягкое и свободное. Жером был резким: интересным, колким и непредсказуемым. А этот мужчина окутывал ее и разматывал клубок мыслей, которые она прятала в себе. С Жеромом Мари-Луиз постоянно находилась в напряжении, с Адамом же чувствовала себя в безопасности.

Он откинулся на спинку стула, дымя сигаретой, попивая кофе и улыбаясь ей.

— Какие чудесные выходные! Одни из самых приятных за всю мою жизнь. Спасибо.

Мари-Луиз пожевала внутреннюю сторону щеки и, глядя скорее на остатки завтрака, чем на лейтенанта, сказала:

— Это я должна вас благодарить.

— Давайте будем благодарны за то, что у нас есть возможность наслаждаться этим во время войны, вместо того, чтобы, как положено, пытаться убить друг друга. Как такое могло случиться? Безумие. — Адам бросил взгляд из-под полей шляпы на залитую солнцем сторону собора. — Почти каждый вечер я поднимаюсь в небо на своем самолете, чтобы разрушать нечто настолько же прекрасное, не говоря уже о том, что я убиваю и калечу людей. Конечно, я пытаюсь бомбить фабрику или корабль, но когда промахиваюсь, стираю с лица земли столетия цивилизации — а происходит это постоянно. Тем не менее мы сидим здесь, как будто ничего этого нет, как будто нам не нужно возвращаться к помешательству, в котором я — ипе salle boche[86], а вы смотрите на меня как на незваного гостя.

Мари-Луиз удивленно заморгала. Она совсем забыла, что Адам немец, теперь она видела в нем просто мужчину. Реальность обрушилась на нее вместе с перспективой случайных встреч на лестнице и улученных моментов в кухне; а еще Мари-Луиз вспомнила об опасности, которая угрожала жизни Адама, о хрупкости их существования. Девушка поняла, что не может ни смотреть на него, ни говорить.

Его ладонь легла на ее руки, и Мари-Луиз не сделала попытки отстраниться.

— Мы сможем это повторить? — услышала она его голос. — Пожалуйста.

Мари-Луиз кивнула — и поняла, что перешла свой Рубикон.

* * *

Дома ее ждала записка. Она узнала почерк Жислен, но вместо прилива радости испытала внезапную тревогу. Послание было коротким: в четверг вечером Мари-Луиз приглашали к Жислен, чтобы познакомиться с ее новыми друзьями; шутка насчет угощений, которые могут ее ждать, и просьба принести отцовского вина; обыкновенное письмо от подруги. Вот только Мари-Луиз никогда раньше не получала таких записок.