Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

— К чему это chérie, Жислен? Не надо. Зачем? Зачем ты позвала меня сюда? Чтобы оскорблять моего отца? Опять. Для чего?

— Виктор и Жанетт хотели с тобой встретиться. Вот для чего.

— Что ж, мне не нравятся твои новые друзья.

Подруги снова посмотрели друг на друга.

— Они не мои друзья. И зовут их не Виктор и не Жанетт. И они не из Кале; по крайней мере, я так думаю. Я понятия не имею, где они живут.

Мари-Луиз заморгала.

— Ты их в первый раз видишь?

— Да.

Жислен протянула сигарету, и Мари-Луиз взяла ее. Когда она наклонялась к огню, рука у нее дрожала.

— Так… кто они?

— Координаторы. Люди, которые будут связующим звеном между нами и де Голлем в Лондоне. Предполагаю, что они местные. Трудно сказать. У меня создалось впечатление, что они стоят во главе движения — но это тоже догадка. У меня было полчаса на то, чтобы пообщаться с ними до твоего прихода. Виктор беспокоится насчет тебя; но еще больше его беспокоят коммунисты.

— Почему?

— У них своя программа. Официально Москва дружит с Берлином — по крайней мере, так написано в пакте Молотова-Риббентропа, — но весь мир знает, что они до смерти ненавидят друг друга. Он говорит, что готов иметь дело с дочерью коллаборациониста, лишь бы не с коммунистами.

— Спасибо.

В голосе Мари-Луиз прозвучала горькая ирония, но Жислен, которая отзывалась о ее отце еще резче, чем Виктор, извиняться не стала.

— Послушай, chérie, дело не только во мне. Поверь. Таким твоего отца видит большинство людей. Ничего личного. Правда. А теперь помоги мне, пожалуйста, отнести еду на стол, чтобы мы могли поужинать. Возможно, на сытый желудок мы будем вести себя более цивилизованно.

Они стали молча нарезать хлеб и разливать по мискам суп.

В гостиной беседовали о войне, о немецком вторжении в Югославию и Грецию и о сражениях в Северной Африке между итальянцами и британцами. Трудно было сохранять оптимизм при таких обстоятельствах, когда, казалось бы, каждый слабый луч света гасили черные тучи. В какой-то момент разговор утонул в реве авиадвигателей: бомбардировщики собирались в строй для вылета на север, к Ла-Маншу.

Когда в беседе наступило затишье и гостиную наполнила разноголосица дребезжащих бокалов, ножей, вилок и настенных часов, Мари-Луиз подумала об Адаме, который сейчас наверняка пролетал над ними, сосредоточившись на светящихся циферблатах приборов и на том, чтобы избежать столкновения с соседними самолетами. Ей чуть не стало дурно от двойственности ситуации, и она заставила себя посмотреть на тех, кто ее окружал. Мари-Луиз сосредоточилась на Викторе, который сидел напротив, курил и пускал кольца дыма в сторону лампы. Кольца зависали в воздухе и растворялись. Виктор был темноволосым, его лицо было покрыто трехдневной щетиной. Одет он был в костюм и жилет хорошего покроя, с галстуком поверх накрахмаленного воротничка, что контрастировало с рубашками без воротников и закатанными рукавами остальных мужчин. Человек с хорошим образованием, подумала Мари-Луиз, возможно, notaire[89] или инженер. Его реплики были резкими, реалистичными и дальновидными. Виктор больше слушал, чем говорил, но его взгляд постоянно перебегал от лица к лицу. Сухарь, подозревала Мари-Луиз, но способный и знающий.

Рев бомбардировщиков утих, и посуда перестала дрожать. Виктор прочистил горло.

— Жислен, будьте любезны, закройте все окна и проверьте, что там на улице. Немного паранойи нам не повредит — нет, скорее, очень поможет. Коньяку?

Они молча курили, пока Жислен не вернулась и в бокалах не заплескался коньяк. Прежде чем продолжить, Виктор медленно обвел взглядом стол.