Песок под ногами - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

Костя с радостью согласился заниматься английским, но только вместе с ребятами.

Он жил сияя. И сиял, бегая с одного факультатива на другой, а с факультативов на английский.

Мама сокрушалась:

— Нагрузка какая! Не спит ребёнок совсем.

Бабушка ежедневно пекла любимые Костины пироги с капустой. Папа успокаивал маму:

— Вспомни, Катя, мы тоже с тобой мало спали… И ничего.

* * *

Что же будет с ними, если Костя умрёт? И я заставила себя думать о Косте так, словно с ним ничего не случилось. В самом ли деле он так счастлив, как думают родители? В Торопе он вовсе не весел, наоборот, подавлен и мрачен.

Сегодня в лесу что-то пытался объяснить Даше, а Даша пошла от него прочь. Может быть, даже обидела его?

Но не от обиды же бывает тридцать девять и восемь.

— Он хлюпик, трус, размазня, — повторяет Даша назойливо, — вот уж не думала…

— А ты, Даша, жестокая, — вырывается у меня. — Очень жестокая. Не всегда человек может сам с собой справиться и вынужден просить помощи у людей.

Холод идёт изнутри, обволакивает всё тело. Сотнями ледяных обжигающих игл колется песок. Ноги проваливаются, вязнут, разъезжаются.

— Ну как, правда, отлично? — Олег идёт рядом, стрижёт фонарём холмы песка.

Теперь Даша впереди всех. И невольно я прибавляю шаг.

Что-то говорила Даша о Геннадии…

— Олег! — окликаю я. — Тебе нравится Геннадий? — вдруг вырывается вопрос, который не имеет права задать ученику педагог.

— Очень мил. — Олег замолкает. Приноравливается к моему кланяющемуся шагу, тоже начинает проваливаться. Наконец говорит медленно, взвешивая каждое слово: — Его лозунг, его кредо: «Жизнь одна, раскручивай её на полную катушку! Развлекайся любыми способами». Он любит производить эксперименты над живыми людьми. — Олег останавливается, словно удивляясь тому, что сказал, и резко добавляет: — Не для меня приятель. — И тут же бежит вперёд, размахивая кедами, почти не касаясь песка.

А я всё вязну. Оказывается, эти три года я проспала. В моих розовых снах ребята только и делают, что друг друга поддерживают под локотки, как бы кто не упал… В школе не новичок — слава богу, тринадцать лет! Вроде умею разбираться в людях. Когда же это я ослепла? Кого ни коснусь сегодня — сплошные открытия. Если честно, и мне не нравится Геннадий, а почему не нравится, я не разрешала себе задуматься: учитель не имеет права не любить ученика.

— Даша! — крикнул Фёдор. Мы разом обернулись. — Пять минут перекура!

Словно только этого и ждали — повалились в песок.

Неожиданно мне в глаза бьёт свет.

— Извините, я нечаянно, — усмехнулся Олег.

— Презираю… — упрямо, скрипучим голосом повторяет Даша. — Сам болтал: не надо своё страдание другим навязывать. Никто за язык не тянул. Надо отвечать за свои слова.

— А если он умрёт? — Шура встала. — Всё бывает, к сожалению. Вот у нас один знакомый, тридцати пяти лет, никогда ничем не болел, лёг спать, как полагается, вечером, а утром не проснулся. — Шура говорила звонко, нестрашно и тихонько качалась из стороны в сторону — неправдоподобно тоненькая на бледном фоне песка.

Я тоже встала, еле-еле, с трудом. Ноги — онемевшие, подгибаются.

— Не умрёт, я знаю, — громко, словно глухим, говорит Даша, не дожидаясь нас, идёт вперёд. — Я не верю в судьбу. Всё всегда зависит от самого себя.

— Ты сегодня всех судишь: Костю, Геннадия, — не выдерживаю я. — И что с тобой вообще случилось в Торопе? Ты жестокая.

Даша не оборачивается ко мне, насвистывает. И вдруг сердито отрубает:

— От таких, как Геннадий, нужно бежать как можно дальше, чтобы не испачкаться.

— Ну а я что говорил? — смеётся Олег.

Смотрю в небо: скоро ли рассвет; вместо него ледяными песчинками проступили новые звёзды. Еле бреду.

«Не судите — да и не судимы будете», — часто повторяла мама. Как дальше будет жить Даша, если Костя не дождётся врача? А я как буду жить?

Ноги несут сами.