— Не очень, — прошептала Леночка испуганным и от этого хриплым голосом. Никогда она не чувствовала себя такой подавленной, как под этим внимательным взглядом эскулапа.

— Ну что ж тут непонятного? — произнес он почти ласково. — Гипотрофия плода — это замедленное развитие плода. Беременность у вас около двух недель. А плод для этого срока развивается слабенько. Развивается он вообще или нет, можно определить только при повторном обследовании. Если содержание трофобластического бета-глобулина увеличится, значит, отторжение плодного яйца не произошло. Будем делать аборт. Только есть еще одно «но»: у вас отрицательный резус-фактор. Поэтому, собственно, вероятней всего, и возникли отклонения. Вам бы на сохранение лечь, а не аборт делать. Но не смею настаивать… Не смею, не смею, не смею.

— На сохранение? — Какое-то время Леночка просто молча наблюдала за кончиком пера, скользящим по карточке медицинской выписки, а в голове, будто эхо, звучало заключение врача: «Вам бы на сохранение лечь…» — Спасибо. — Она взяла из его рук лист, рассчиталась за проведенные анализы и вышла из кабинета.

Коридор уже был полон женщин разных возрастов, сословий и национальностей. Азиаточки с узкими и раскосыми прорезями глаз, по которым так сразу и не определишь, сколько им лет, широкоскулые северянки, смуглокожие молдаваночки. Старые, молодые, совсем юные девочки. И вели они себя по-разному. Одни затравленно заглядывали Леночке в глаза, надеясь прочесть в них неизвестно какое откровение. Другие лениво обмахивались шарфами, держа на коленях верхнюю одежду, третьи переминали пальцы, треща костяшками и едва сдерживая набегающие слезы. Были и такие, которым все, как показалось Леночке, было до фени. Они садились поближе к двери кабинета и, не проявляя абсолютно никаких эмоций, только что не поплевывали в потолок от снедающей их скуки, — будто ехали в поезде, и не было никакой возможности выйти, пока не будет остановки. Сидели и ждали.

Наталья очень нервничала. На ее живот смотрели с откровенным недоумением. Неужели пришла искусственные роды делать?

— Ну чего? — Она покраснела, покрылась блестящими капельками пота и перебралась к двери с зеленой табличкой над ней: «выход». Леночка догадалась, что здесь просто прохладней. Беременным очень часто бывает душно и неуютно в замкнутом пространстве.

— Ничего.

— Что это означает?

— Ничего утешительного. Наговорил кучу терминов, и я в полной прострации.

— Аборт когда?

— Аборт? — Леночка вяло надевала куртку и медленно поворачивала к Наталье сосредоточенное бледное лицо. — Какой аборт? Или выкидыш, или сохранение…

— Послушай, ну почему я из тебя по слову должна вытягивать? Объясни мне толком, я же тоже переживаю.

— Нечего тут объяснять. Врач сказал, что есть угроза выкидыша. Ну а если он не произойдет… Ты не обижайся. — Она помогла Наталье спуститься по скользким ступеням и придержала ее на пригорке под руку. — Я больше сюда не приду. Я лягу в больницу на сохранение и рожу малыша. Себе рожу. Я ведь уже и привыкать начала к тому, что в моем животе что-то происходит, — Леночка улыбнулась. — У тебя там смотри какой здоровущий. Шевелится, небось?

— Шевелится, — Наташа взглянула с улыбкой на просветлевшее лицо Леночки. — Такое чувство!.. Ты себе и представить не можешь.

Солнце уже садилось за крыши домов огромным ярко-красным шаром, когда Леночка возвращалась домой. Она все для себя решила. Пусть теперь распоряжается судьба. Конечно, две недели морской качки — не самые лучшие условия для зарождающейся в ней жизни. Но если ее будущий ребенок выдержит, если не сорвется, если уцепится за призрачную возможность появиться на свет, она не пустит под нож его крохотное тельце. Надо продержаться всего каких-нибудь четырнадцать дней.