Отражение звезды - Марина Преображенская (1997)

Вечером они пили вино. Впервые в жизни Леночка попробовала кислый портвейн. Не сказать, что он пришелся ей по вкусу, но на душе потеплело, приятно закружилась голова, запылали щеки, и язык, как рыбка в сетях, стал заплетаться во рту, смешно коверкая слова. А говорить хотелось без умолку. И они говорили, говорили, говорили, так что вскоре стали друг дружке почти что родными, срастаясь оголенными нервами, вывернутыми наизнанку душами, вскрытыми, словно нарывы, тайнами. Раечка смотрела на Лену влажными от слез глазами и гладила ее по голове.

— А ты поплачь, — уговаривала она. — Поплачь. Все из души-то и вымоется.

И Леночка плакала, благодарно улыбаясь сквозь слезы усталой и немного пьяной улыбкой.

Потом они лежали на топчане валетом и слушали булькание воды в трубах. Мутно зеленело бутылочное стекло на сдвинутых ящиках. Сквозь толщу его пытался пробиться фонарный луч. Леночка смотрела на этот луч, и ей хотелось встать, подойти к бутылке и сдвинуть ее, чтобы убрать преграду, возникшую на пути света. Она подумала, что это будет выглядеть смешно, и осталась лежать на месте.

— А ты? Расскажи о себе, — предложила Леночка, с трудом отведя взгляд от малахитового мерцания. Рая молчала, но было понятно, что она тоже не спит.

— О себе? — Она поднялась на локтях. — А хочешь сон расскажу?

На какое-то мгновение повисла тишина, даже бульканье прекратилось, а потом Раечка начала свой долгий и сбивчивый рассказ. Очень давний, но такой запомнившийся ей сон. Как будто бы она ехала в «Детском мире» на эскалаторе. Ехала, а эскалатор все не кончался и увозил ее все выше и выше. Она смотрела по сторонам, вертела головой, чтобы понять, когда же будет нужный этаж. Тот самый — из детских грез: с волшебными палочками, хрустальными туфельками, мантиями звездочетов и вуалями фей. Ощущение было такое, что она вот-вот окажется там. Только бы не прозевать и вовремя соскочить с эскалатора. И вдруг в какой-то момент она поняла, что давным-давно проехала. Но когда? И она побежала вниз. Эскалатор — вверх, а она по нему — вниз. И получалось, что она стоит на месте. Ей бы сойти на площадку, но там кто-то стоял и смеялся, и смех этот был страшен. Даже не страшен, а как-то гадок. Противно. Неприятно засосало под ложечкой. Она посмотрела в лицо тому, кто смеется, и застыла от неожиданности — это был Фима. А эскалатор вдруг обрушился под ней, и она полетела камнем в черную пустоту.

— Фима — брат? — Леночка зябко поежилась.

— Нет, — Раиса замялась. — Друг. Или нет. Не друг… Не знаю. Когда я в первый раз приехала в Москву, а было это лет пять тому назад, я забрела в какое-то кафе, купила булочку с маком и чашку какао. А он оказался рядом. Милый, застенчивый мальчик в вельветовых брючках и рубашечке поло… Я наврала ему про себя с три короба, а он угостил меня мороженым. Знаешь, такие большие сливочные шарики, политые клубничным сиропом и посыпанные толчеными орехами. В моей Караганде такого вкусного мороженого отродясь не бывало… Но дело не в этом… Он пошел меня провожать и очень скоро понял про меня все… Дура… Я сама ему все рассказала, так хотелось, чтоб хоть кто-нибудь выслушал. А может, я просто влюбилась? Иначе зачем бы стала говорить о самом мерзком и самом постыдном эпизоде своей жизни?

Она хлюпнула носом. Луна ярким шаром выкатилась на небо и заглянула в подвал, озарив его серебристым свечением.

Раиса откинулась на топчане. Красивые мелкие завитки кудряшек упали ей на лицо, но она, не убирая их, словно русалка, посмотрела на Леночку сквозь ниспадающие густые пряди волос.