Зита и Гита - Владимир Яцкевич, Владимир Андреев (1994)

— Она переломала мне все кости! — провизжала его жена, пытаясь высвободить руку из-за спины.

— Как кости? — недоумевал Бадринатх.

— Ой! О! А! А! Ай! Умираю! Умираю! — выла, как корова на закланье, Каушалья, продолжая тщетные попытки выпрямить руку. — На мне живого места нет!

В коридор вышла Гита. Гибкая, в темных брюках, как юная лучница. Не хватало только колчана со стрелами за спиной.

— Что здесь происходит? — озадаченно спросил Бадринатх, посмотрев на Гиту и Шейлу, стоявшую у стены.

— А ты, детка, — строго обратилась Гита к побледневшей «сестре», — еще раз меня так грубо разбудишь, держись! Поняла?!

Пепло помог матери наконец-то выпрямить онемевшую руку.

Шейла, ничего не отвечая, прижалась к постанывающей матери.

— Ты поняла, мамина дочка, что я тебе сказала? — угрожающим тоном повторила Гита свой вопрос и направилась к Шейле.

Каушалья, поняв шестым чувством, что ее чаду грозит опасность, тихо и кротко произнесла:

— Она все поняла! Поняла…

— Поняла? — переспросила Гита. — Отлично! — подытожила она.

Бадринатх наконец-то сообразил, что к чему. Впервые за все годы в этом доме состоялась сокрушительная физическая и психическая атака против зла, распустившего свои щупальца, опутавшие все святое в человеке своей мертвой хваткой. То, чего не могла и не хотела сделать Зита на протяжении многих лет, ее сестра Гита совершила за один день.

«Итак, одна голова змия отсечена», — подумал Бадринатх и с восторгом и изумлением посмотрел на свою «племянницу». «Какая перемена! Ее словно подменили? Да, бедняжка настрадалась, и ее терпение наконец-то лопнуло! Всему приходит конец», — продолжал он рассуждать про себя. Вдохновленный, он поправил очки, запахнул халат и ровной походкой пошел к себе в кабинет за сигарой.

— А еда для нас готова? — обратилась Гита к притихшей Каушалье.

— Еще… еще… — опешила тетушка от неожиданного для нее вопроса «племянницы», — о-о-о! Я буду, буду готовить, доченька! — быстро нашлась она, пошевелив своими заплывшими жиром мозгами и вспомнив, хотя и с трудом, свои обязанности жены, хозяйки и матери, наконец.

— И завтрак, и обед! — уточнила Гита требовательным тоном, не оставлявшим и тени надежды на возражения.

— У нас так и было прежде, — сказал обрадованно появившийся в это время Бадринатх, — только чай по утрам готовил я.

— А, чай! Чай, значит, ты для всех готовил? А что делала она, интересно знать? — и Гита бросила на Каушалью твердый немигающий взгляд, который словно пригвоздил ее к стене. — Что делал этот жирный поросенок? Он ждал, когда его напоят? — продолжала Гита допрос, медленно расхаживая по комнате.

Затем, круто повернувшись на каблуках, приказала сжавшейся, словно под ливнем, Каушалье:

— Запомни! Чай — это тоже твое дело!

— Мое, мое, доченька, — кротко согласилась та.

— Это первое, — подвела итог Гита. — А твоя дочь? Что делает она, когда встает? Слоняется без дела? Пусть помогает! — распорядилась она.

Все присутствующие были потрясены таким поворотом дела. Перед ними была настоящая управительница делами, хозяйка и наследница всего состояния.

Каушалья была шокирована. И все то, что она говорила, говорил ее инстинкт и жалкие, засохшие рефлексы давнего воспитания. Но делать было нечего. Внятный строгий голос Гиты доходил до ее сознания кратчайшим путем.

— Она будет мне помогать! — заверила Гиту Каушалья.

— Мама, мы хотим чаю, и скорей! — попросил Пепло, воспользовавшись случаем.

— Ты слышишь? Ребенок хочет пить! Давай, неси всем завтрак и чай! — повелительным тоном потребовала Гита.

— Я сейчас… — в замешательстве пролепетала мамаша.

— Каушалья! — позвал ее Бадринатх.

— Что такое? — подняла на мужа свои помутневшие от гнева глаза супруга.

— А ты хорошо знаешь, где у нас кухня? — с иронией в голосе спросил он.