Плата за любовь - Лидия Лукьяненко (2007)

А потом подумала: а может быть, это и есть она — моя стая летучих обезьян…

Голос

рассказ

Так пел ее голос, летящий в купол.

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

А. Блок

Вера училась в детдоме. Нет, она попала туда не брошенная нерадивыми родителями и не по причине полного сиротства. Определила ее туда бабка в восемь лет. До этого времени она исправно исполняла материнские обязанности, так как Верина мама умерла, когда девочке было меньше года. Отца у Веры не было. Просто не было — и все. Мама в юности уехала на молодежную стройку, за романтикой. Там родила, а замуж не вышла. Вернулась к матери с ребенком на руках, потому что заболела — дали инвалидность. Какая уж тут стройка! Но и дома долго не протянула. Вот и осталась Вера на руках у бабушки.

Бабушке было за шестьдесят, мама была ее вторым и поздним ребенком. Старший сын жил в далеком Владивостоке и никогда не приезжал. Пока Вера не пошла в школу, бабушка справлялась. А потом деньги, каторжным трудом заработанные мамой на стройке, кончились, пенсия была маленькая, а тут еще всякие старческие недуги стали одолевать. Жили они в большой комнате, в коммуналке, с соседями. Но комната находилась выше остальных, как бы на чердаке. Из длинного коридора, куда выходили двери комнат соседей, а также в кухню и в туалет с ванной, нужно было подняться по лестнице — и вот тебе комната: большая, светлая. Потолки — высоченные, три окна во всю стену и потолок скруглен, как купол. Келья — не келья, дворец — не дворец.

Вере очень нравилось находиться в ней. Мебели мало: диван, стол, кровать, пара стульев, пестрый коврик да картина с мишками «Утро в лесу». Люстра под самым потолком, вечно пыльная, ну-ка достань ее на четырехметровой высоте!

Но все равно комната всегда казалась чистой — светлые, чуть желтоватые стены, арочные окна полураскрыты, за ними кудрявая зелень деревьев и косые лучи солнца. А звук какой! Стоит запеть — и голос летит чистым звуком по сводам, разливается немолкнущим эхом и не ломается, а растекается нежным и долгим звоном. Может, потому Вера и стала петь. Крикнула что-то и влюбилась в это эхо. Стала петь все подряд, да так звонко и чисто, что бабуля только диву давалась.

— Художники у нас в роду водились, но певцы?

А Вера пела все подряд. Даже чаще не пела, а так — стихи нараспев читала. Возьмет, к примеру, томик русских поэтов — и читает-распевает на любой мотив, а эхо вторит ей, и голос летит-летит и не останавливается, не пропадает, а растет, музыкой наливается. Никому ее песни не мешали. Дом старый, стены толстые, третий этаж почти под крышей. А если окна закрыть, ни звука не просачивается. Полетает голос, полетает под сводами от стены к стене и медленно умолкнет.

Вот поэтому бабушка ее в музыкальную школу и определила. Пианино старое купила. Немецкое. Деньги, почитай, подчистую с книжки сняла, все, что были на смерть отложены, — внучке на музыку. Потом уж болеть сильно стала — и ноги беспокоили, и диабет замучил. Решила Веру в детдом определить, благо рядом, на соседней улице. Оформила документы, сама в детдом сходила, перезнакомилась со всеми — от директора до уборщицы. Я, дескать, сдаю внучку, чтоб учеба да еда с одежкой были. Но я пока здесь, рядом, и живая, так что не дай Бог кто обидит! А бабка ее, хоть и старая, но дамой внушительной была, так что Вере в детдоме было хорошо. Домой каждый день бегала, когда — ночевать, когда — заниматься музыкой. В детдоме рояль-то был, но такой расстроенный! Да и разве сравниться он со звуком в бабушкиной комнате! Здесь он летел-летел и не прерывался, а раздавался по-новому, обогащаясь эхом. Даже в музыкальной школе, в их большом зале, где стоял новый рояль, не было такого эха. Вера уже в этом разбиралась. А потом она пела, и, казалось, сама летала под куполом, и голос летал, а бабушка улыбалась.