Чужие страсти - Эйлин Гудж (2010)

Нил вздохнул, подумав о том, что как раз удовольствие давно уже исчезло из их с Фебой занятий любовью. Он даже не стал бы употреблять слово «удовольствие» для описания того, что они с ней делали. Это больше напоминало лихорадку, охватившую его мозг, какой-то зуд в теле, как от потницы, когда нестерпимо хочется чесаться. Были такие моменты, когда Феба лежала под ним и хрипло шипела ему в ухо: «Сильнее… сильнее…», а потом так больно впивалась своими губами в его рот, что, казалось, будто она наказывает его… или саму себя. А когда Нил уже кончал, у него возникало ощущение, что он стал… немного грязным. Не по каким-то там дурацким моральным соображениям, а из-за мысли, что все это как-то некстати.

Он знал, что парни, по идее, не должны чувствовать ничего такого, что эти вещи обычно относятся к разным «хорошим девочкам». Но с Фебой все было совершенно не так, как с другими людьми. Временами они были как два одноименных полюса магнита, отталкивающие друг друга; в иной раз этот же магнит неотвратимо притягивал его, и он просто не мог сопротивляться возникшему притяжению. Все это напоминало кайф после того, как выпьешь чересчур много пива: наполовину отвратительное, наполовину радостное осознание, что уже слишком поздно менять то, что сделано, поэтому лучше продолжать крутить руль и наслаждаться ездой, даже зная, что ты не контролируешь себя и можешь сделать по-настоящему большую глупость (точнее, даже не можешь, а обязательно сделаешь), а наутро тебя ждет тяжелое похмелье.

Но несмотря на все сомнения, с Фебой действительно было здорово, и в первую очередь потому, что с ней не нужно было притворяться. Со всеми другими Нил вел себя автоматически, играя роль почтительного сына, усердного работника, отличника, — в зависимости от ситуации. Он дурачил всех подряд — доктора Голдмана, своего босса на работе, учителей в школе, даже кое-кого из ближайших друзей. То есть всех, за исключением своей мамы.

Нил знал, что она его раскусила, потому что сегодня вечером, когда он ослабил бдительность и сбросил маску, увидел выражение ее лица. Она даже не рассердилась на него, скорее, выглядела встревоженной — как будто нашла в одном из его ящиков заряженный револьвер.

Все осложнялось тем, что Нил знал: если бы он нашел способ объяснить матери, что происходит у него в голове, она, вероятно, поняла бы его. В тот день она тоже была там и своими собственными глазами видела ту же картину, что и Нил: его отца, лежащего на полу в луже крови. Так что да, мама, конечно, поняла бы его и, несомненно, посочувствовала бы. Но в то же время она наверняка настояла бы на том, чтобы его снова отправили к доктору Голдману или какому-нибудь другому психиатру. Как будто стоящий бешеных денег пятидесятиминутный визит к какому-то отстойному докторишке, который делает вид, будто Нил ему небезразличен, может чем-то помочь.

Даже антидепрессанты, выписанные ему доктором Голдманом, были полной ерундой. От них месиво у него в голове только увеличивалось. Принимая их около месяца, Нил все ждал, когда они наконец дадут какой-то эффект, но в итоге понял, что ничего такого не произойдет, и выбросил оставшиеся таблетки. Теперь надежды не было, как не было и такой серии команд, которая бы могла, как в компьютере, стереть из памяти воспоминания о том дне. Чуда, которое могло бы вернуть к жизни его отца, не произойдет. В своих детских воспоминаниях о том, как они с отцом вместе проводили время и занимались всякими мужскими делами — ходили на автошоу или смотрели фильмы в кинотеатре ИМАКС на 69-й улице, где отец давал ему всякую не очень полезную для здоровья еду и сладости, которые запрещала есть мама, — ему всегда казалось, что тот мальчишка был не он сам, а другой человек, — как будто они с ним дружили когда-то давно, а потом он куда-то уехал.

Нет, подумал Нил, из всего этого есть только один выход — то, что предложила ему Феба. Стратегия, которая положит край всем остальным стратегиям.