Через четверть часа мы сидим бок о бок в баре модного ресторана Дамиена Хирста «Фармаси» прямо под гигантской упаковкой трихопола. Смазливая юная официантка в форме медсестры приносит напитки. Сухое мартини с водкой. Две порции. Сначала я заказал себе, и можно ли описать весь мой восторг, когда услышал хрипловатый, теплый, как поджаренный хлебец, голос Ясмин: «Послушай, отличная идея, мне то же самое». Сухое мартини с водкой! Да это же не что иное, как «бентли» с турбоподдувом алкогольного мира! Нет лучшего способа быстро и с блеском набрать крейсерскую высоту!

Она, конечно, курит. Она курит «Кэмел». Я — свои «Силк кат». И мы с упоением щебечем про все подряд, про аморального Тома Рипли, про «Священное чревоугодие». Про телекомпанию «Бельведер» и про Монтгомери Додда, ее владельца. Про шоу «Я люблю Люцифера» (совершенно дурацкая штука, но кто знает?). Про работу на Би-би-си (мне приходилось, ей нет), про телевидение вообще, про то, что бы мы делали, если бы туда не попали (стали бы просто журналистами или пошли бы в науку). И в нашей болтовне присутствует этакий возбужденно-доверительный тон, и меня волнуют ее огромные, глубокие, под выпуклыми веками глаза, то, как она раздувает ноздри, когда ей в голову приходит какая-нибудь новая мысль, и все это в сочетании со «Столичной» в моей крови и хмелем в голове. Но все же пока мы еще только коллеги, просто сидим и выпиваем после тяжелого трудового дня — это я так, на всякий случай напоминаю себе об этом. Потому что я уже пьяный и в присутствии этой женщины, этой стройной и горячей лани, таю как свечка, — но ведь это вовсе не означает, что она обязательно чувствует то же самое. Или все-таки означает?

Мы продолжаем болтать про книги, которые нам нравятся или, наоборот, не нравятся (ей понравилась «Информация», но она так и не дочитала до конца «Преисподнюю»), про фильмы, квартиры, телевизионные передачи. Не без помощи второй порции мартини с водкой мы снова возвращаемся к нашему «Бельведеру». Я предлагаю ей, надеясь, что это смешно, беглый обзор политики компании, мимоходом не совсем ловко вонзая стилет между ребер Клайва («Не очень, правда, разбирается, что к чему на телевидении, но именно поэтому, может быть, он такой славный малый»). Она, в свою очередь, рассказывает смешную историю про священника, участвовавшего на днях в их шоу, который потом оказался безработным актером. Она живет в Куинз-парк. Ей двадцать восемь. Конечно, у нее есть парень. Ник. Зовут его так, Ник. Их всех зовут Никами, мужчин в жизни желанных женщин.

Как думаешь, мы мудро поступим, если возьмем еще по коктейлю? Это я спрашиваю. Она вспыхивает и прикуривает очередную сигарету. Пока мы сидим тут, она успела выкурить чертов караван-сарай «Верблюдов»; к чести моей, я не отстал от нее ни на сигарету. Я говорю ей, что третий коктейль в просторечии называется «Мона Лиза», потому что после него глупая улыбка просто не сползает с твоей пьяной рожи. Она не сердится, какая милая — или тоже пьяна? — она смеется.

Мы с энтузиазмом берем по «Моне Лизе». Официантка едва успевает менять нам пепельницу. А потом, наверное, потому, что мне отчаянно хочется дотронуться до нее — и это несмотря на то, что мы просто коллеги, мы просто сидим и выпиваем тут вдвоем после тяжелого трудового дня, — я набираюсь наглости и предлагаю ей показать фокус с пеплом.

— Хочешь, покажу хороший фокус? — спрашиваю я.

— Конечно, — улыбается она.

Глаза расширяются. Глядят на меня не отрываясь. А в них уже пляшут черти. Или еще не пляшут?

— Клади руки сюда, вот так, — говорю я, показывая ей, как надо класть: ладони книзу, пальцы слегка расставлены, как у пианиста, будто я собрался наяривать на столе Второй концерт Рахманинова.

Она храбро кладет. И я беру ее на удивление прохладные руки и подвигаю их ближе к себе. Она не сопротивляется. Выдерживает мой взгляд.

— Сожми руки в кулак, — говорю я ей и сам делаю то же самое.