Книга не о любви - Карен Дуве (2004)

Долго расхаживаю вдоль магазина, сворачиваю к Мёнкербергштрассе, покупаю зеленые кеды, возвращаюсь к магазину и изучаю свою внешность в зеркальной витрине. На мне белые шорты-бундесверки с очень высоким поясом и рубашка-размахайка в синюю полоску, которая все время съезжает с плеча. Волосы опять отросли. Я подняла их косынкой и сделала мелирование на выбивающихся прядях. Попыталась улыбнуться. Улыбка — это всегда хорошо. Но только не моя. Если я улыбаюсь, то вся физиономия перекашивается и становится похожей на демоническую морду, украшающую сточный желоб. Я вернула на место брови и уголки рта и вошла в дверь. Большой магазин. Чтобы попасть к торговым площадям, нужно спуститься вниз на несколько ступенек, а сверху открывается замечательный вид. Хемштедт оказался здесь, я его сразу же заметила, но передвинулась поближе к выходу. И долго смотрела на него; отметила элегантные движения, белую рубашку и брюки цвета хаки, расслабленную надменность, с которой он обслуживал клиентов. С неподвижным лицом он выслушивал музыкальные желания молодых людей, быстрыми, но никак не торопливыми шагами пересекал полмагазина, мгновенно вытаскивал из ящика нужную пластинку и двумя пальцами протягивал ее покупателям, тут же отворачивался и окликал второго продавца. Все это доставляло мне столько счастья, что я с удовольствием убежала бы, прихватив эти образы, вместо того чтобы подвергаться риску настоящей встречи. Но вот только вовремя не сориентировалась. В результате Хемштедт сам меня обнаружил, во рту у него мелькнул ряд больших белых зубов, он подошел ко мне. Правое веко начало дергаться, а так как я это заметила, то стала нервничать еще сильнее. От бессилия я тут же затарахтела так быстро и многословно, как будто проглотила две упаковки рецатола зараз. Я поинтересовалась, чем он сейчас занимается, расспросила про его друзей, рассказала, кого из бывших одноклассников встречала, между прочим попросила у него кассету, всучила свой новый номер телефона, молча костеря себя, говорила и говорила, спросила, почему при такой жаре он не надевает шорты, верещала все быстрее, как будто пластинка, которую поставили на сорок пять оборотов, потом в горле у меня что-то застопорилось, и я заявила: «Ну а теперь мне пора идти».

Прежде чем Хемштедт успел ответить, я прижала к себе пакет с обувной коробкой и понеслась к выходу. Хемштедт своими большими быстрыми шагами шел рядом, и я еще раз пробормотала: «На самом деле, я никак не могу понять, почему при такой жарище ты не надеваешь шорты», рядом с кассой выхватила со стойки «Горячая десятка» сингл и опустила его в свой пакет.

Через неделю Хемштедт позвонил и сказал, что я могу забрать кассету. В тот же вечер я на своем такси поехала к нему. Он все еще жил с родителями. Дверь открыл его отец, он же и провел меня в гостиную. Хемштедт сидел перед телевизором. Отец взял со стола газету и ушел. В дверях повернулся и спросил, во сколько завтра Петер вернется домой.

— Поздно, пойду на теннис.

— Пинг-понг, — пробормотал Хемштедт-старший, закрывая за собой дверь, — пинг-понг — это не спорт.

Я села в пустое кресло и вместе с Хемштедтом уставилась на экран. Шло какое-то шоу. В конце американская певица представляла свой новый хит, а четыре молодых немца, попавших в финал танцевального конкурса, поддерживали ее брейк-дансом. Но песня для брейк-данса совсем не подходила.

— Смотри! Посмотри же на эту кодлу в подтанцовке! — сказал Хемштедт и захохотал.

Телемальчики подняли свои плечики и сложили ручки на манер древних египтян. У одного из них было удивительно старое, потасканное лицо.

Хемштедт заметил:

— Этот похож на Э. Т.

— Две девчонки из «Фанни-клуба» купили кукол Э. Т. По утрам я отвожу их домой, и эти куклы всегда при них.