Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

Прислонившись спиной к стене, Сергей наблюдал за входной дверью отеля «Elster». День выдался хмурым. Мелкие капли дождя подпрыгивали на асфальте и, сливаясь, булькали в водостоке. Мужчина поднял воротник своего форменного плаща и спокойно закурил папиросу.

С тех пор как утром Сергей отправил Камилле Фонтеруа конверт с адресом семьи, которую она разыскивала, он не переставал думать о молодой француженке. Она не походила ни на одну из девушек, которых он знал. Было в ней нечто необъяснимое, что пленило, очаровало Сергея, еще когда он обрабатывал ее царапины. Он ощущал ее ужас, растерянность, но Камилла сумела обуздать страх еще до того, как приняла его предложение прогуляться по этому разрушенному городу.

Позднее, на ступенях университета, он должен был сосредоточиться, чтобы понимать, о чем она рассказывает, но иногда Сергей терял нить разговора и довольствовался тем, что мог любоваться густыми, непокорными волосами девушки, уложенными в небрежный пучок, ее выразительным лицом с чувственными губами, ладной фигуркой, обтянутой строгим серым костюмом, который так и не смог превратить ее в степенную даму.

Мужчина пытался понять, что же его так заинтриговало в новой знакомой. Какая-то внутренняя свобода, пожалуй. Особая горячность? А может, ее открытый взгляд, внутренний свет? Она разглядывала его с детской непосредственностью, и Сергей почувствовал себя так, будто глотнул родниковой воды.

После окончания войны у сибиряка часто возникало ощущение, что он задыхается. Его окружали недоверие и подозрительность: немцы смотрели с опаской на советских солдат, оккупировавших большую часть их страны. Но самым страшным были напряженность и настороженность в отношениях между своими, русскими. Коммунистический режим приучил граждан подозревать всех и каждого.

По натуре своей Сергей был одиночкой, он не был выскочкой, и поэтому начальство ему доверяло. Защищенный статусом Героя Советского Союза, он довольствовался тем, что отстраненно наблюдал за происходящим. К нему относились с уважением, но Волков взвешивал каждое свое слово, даже общаясь с товарищами. Порой солдаты просили его рассказать о Сталинграде. Сергей не мог их разочаровывать и говорил, что предпочел бы забыть о тех героических днях, о славе, замешанной на крови. Молодой сибиряк знал, что немилость начальства подобна молнии — бьет без предупреждения и чаще всего вслепую.

Впервые после того, как Сергей покинул Иваново, он осмелился говорить о том, что было у него на сердце. Возможно, так он мог беседовать еще лишь с Володей. И мужчина изумился тому, что испытывает настоятельную потребность поделиться с этой иностранкой воспоминаниями о родном крае и о своем детстве. А затем столь неожиданное совпадение… Они оба хохотали до слез, представив, что шкурки горностая или сибирской белки, тщательно обработанные Сергеем, а затем отправленные «Союзпушниной» на Лейпцигскую ярмарку, вполне мог купить отец Камиллы и отослать их на бульвар Капуцинов в Париже, в мастерские Дома Фонтеруа.

Неисповедимы пути Господни! Но если подумать, разве так уж удивительно то, что они встретились именно в этом городе, объединяющем людей той сферы деятельности, к которой они оба имели непосредственное отношение?

Приехав в Лейпциг в начале июля, Сергей сразу же отправился побродить по Брюлю. В квартале скорняков он увидел всего десяток неразрушенных зданий. Еврейские торговцы исчезли, некоторые из них смогли эмигрировать, остальные… Остальные… Говорили, что после войны в Брюль возвратился один-единственный еврей. Один.

Военный сделал последнюю затяжку и раздавил окурок каблуком. Сунув руки в карманы, он пересек улицу.