Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

Камилла сочла всю эту игру в шпионов странной, но волнующей. Даже когда Сергей говорил ей о том, что они подвергаются опасности, ускользая от бдительного ока людей из органов, девушка не ощутила страха. Ей казалось, что их любовь, зародившаяся среди военных руин, не могла расцвести в условиях спокойной, мирной обыденности.

В тот вечер каждая их ласка отличалась особой нежностью. В комнате с низким потолком, после того как из нее вышли бабушка с внуками, в комнате с допотопной печкой, от которой исходил удушающий жар, они любили друг друга прямо на диване, где обитатели квартиры спали, и их влажная кожа касалась бархата обивки, а в это время мороз рисовал на стеклах дивные узоры.

Камилла испытывала некоторый стыд от того, что отдавалась своему любовнику в квартире совершенно незнакомых людей. Ей казалось, что ее поведение не безгрешно, но разве она могла устоять? Позднее они ужинали вместе со всеми, рассевшись вокруг круглого стола, и колено Сергея касалось колена Камиллы. Француженка попробовала красного цвета капусту, заправленную уксусом, солью и растительным маслом, суп с крупчаткой и черный хлеб. Никто не смотрел на нее осуждающе. В глазах женщин вспыхивали искорки романтических воспоминаний, а глаза мужчин лучились плохо скрываемым задором.

На следующий день на аукционе, окруженная толпой представителей колхозов, торговых посредников, экспертов и меховщиков, Камилла повышала цену, намереваясь закупить для своего Дома меха куницы, рыжей, почти алой, камчатской лисы, сияющий серый ширазский каракуль, который напоминал ей зимнее небо России. Камилла знала, что в зале, где проходят торги, присутствует Сергей, и от этого чувствовала себя счастливой.

Влюбленные договорились встретиться через два месяца на ярмарке в Лейпциге, куда они оба могли отправиться совершенно официально. В начале марта в городе стоял такой плотный туман, что на улицах из транспорта остались одни лишь трамваи. Сергей с Камиллой, воспользовавшись этим необычным погодным явлением, держась за руки, гуляли по призрачным улицам, где мерцающий свет уличных фонарей тонул в густой, ватной пелене. Молодые люди, смеясь, говорили, что им помогают сами небеса: в этом непроглядном тумане за ними не мог уследить ни один шпик.

Проходили месяцы и годы. Железный занавес разделил Европу на две части, и Лейпциг стал узником, спрятанным за колючей проволокой с вышками. Скорняки и меховщики покинули Брюль, избрав своей новой обителью Ниддаштрассе во Франкфурте, но Сергей и Камилла нашли возможность остаться верными городу, в котором они познакомились. Как это ни парадоксально, но русский и француженка, невзирая на прослушивание телефонных разговоров и людей в плащах, которые неотступно следовали за иностранцами в ГДР, стране со строгими правилами, именно здесь ощущали необыкновенную свободу.

Но между встречами дни тянулись так медленно, что казались нескончаемыми. Нельзя было ни обмениваться письмами, ни перезваниваться. Порой, оставаясь в одиночестве в своей квартире на улице Кабон, в двух шагах от Дома Фонтеруа, слушая шум большого города, залетающий в открытые окна, Камилла становилась добычей глухого отчаяния. У их любви не было будущего, не было той обманчивой надежности, что так согревала сердца влюбленных пар, которые Камилла часто встречала. Все, что связывало их с Сергеем, — это некое молчаливое согласие, негласный договор, который они заключили раз и навсегда. Но они жили лишь своей хрупкой любовью, родившейся среди бурь Европы, разорванной на части.

Смирился бы отец с этой бессмысленной страстью, ведущей в тупик? А Валентина? Она бы ужаснулась. Если бы не позавидовала…