Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

Под расписанными сводами, в окружении многочисленных зеркал заведения Липпа, Виктор Брук с обескураживающей откровенностью жителя Нового Света рассказал своей спутнице о себе самом и о своей семье. Камилла узнала, что предок Виктора был выходцем из Армении, отправившимся в Америку во второй половине восемнадцатого века. Свое состояние он нажил на торговле пушниной. В то время шкуры выдры, бобра и норки индейцы отдавали в обмен на ножи или кастрюли, продать же эти меха в Европе можно было за огромные деньги. За одно ружье аборигены Америки предлагали две шкуры бобра, за одеяло — восемь, а за топор — три.

— Это было опасным ремеслом, — увлеченно рассказывал Виктор. — Утверждают, что в те времена лишь меховщики да миссионеры осмеливались забираться в те места, куда до них не ступала нога белого человека.

Натура предприимчивая и деятельная, предок Виктора зафрахтовал быстроходные суда, чтобы поставлять пушнину в Китай и на Дальний Восток, а в 1830 году, став миллионером, он взял себе американскую фамилию и принялся скупать под застройку землю в Нью-Йорке.

— Но, следуя семейным традициям, в каждом поколении нашей фамилии всегда один из наследников занимается торговлей мехами, и на сей раз это выпало на мою долю, — заключил Виктор и сделал знак официанту, чтобы тот принес им еще одну бутылку «Лафит-Ротшильда». — Но расскажите мне о себе, Камилла. Мне говорили, что у Дома Фонтеруа тоже богатая история.

Чуть позднее, сидя в своем кабинете, Камилла с задумчивым видом вертела в руках визитную карточку нового знакомого. Виктор уезжал обратно в Америку этим вечером, и, провожая молодую женщину к дому на бульваре Капуцинов, он пообещал ей, что они скоро увидятся. «Теперь, когда мы стали друзьями, это ведь неминуемо, не так ли, Камилла?»

Мадемуазель Фонтеруа ощущала легкое головокружение от выпитого вина и напора этого мужчины. Со вздохом она вложила карточку в толстый ежегодник «Winckelmann», в котором значились имена всех меховщиков. Во время встречи с Виктором Камилле казалось, что от него исходит та жизненная энергия, что так поражала ее при каждом посещении Нью-Йорка. Виктор Брук походил на свой родной город, он унаследовал от него порывистость ветра с ароматом соленых брызг и сверкание стеклянных фасадов домов. Однако, представляя его открытое и смеющееся лицо, Камилла вспомнила, как потемнели глаза мужчины, когда он рассказывал о войне, о тех парнях, что погибали на его глазах, когда они рвались к отвесным скалам Нормандии под взрывы мин и стрекот пулеметов. «В тот день я пообещал себе наслаждаться каждым мгновением жизни, если мне удастся выбраться из этой переделки», — сказал он девушке перед тем, как одарить ее очередной лучезарной улыбкой. И Камилла не могла не спросить себя, испытал ли ее новый знакомый некий душевный надлом, напоминающий те мрачные провалы, что, как зияющие раны, разделяют сияющие небоскребы.

Валентина задернула занавески, чтобы яркий солнечный свет этого сентябрьского утра не ранил уставшие глаза Андре. Смерть — странная штука: вы так стремитесь к свету, а он причиняет вам боль.

Женщина вернулась к кровати мужа и склонилась к нему. Дыхание ровное. После укола врача, призванного облегчить страдания, Андре уснул. Смерть — нелепа; ты умираешь, засыпая, чтобы восстановить силы, а надо бодрствовать, дорожить каждым часом и каждым мгновением, тем самым продлевая себе жизнь.

Валентина устала, она могла бы попросить кухарку приготовить ей чаю, который она пила бы, грызя сухарик и листая газету, но мадам Фонтеруа предпочла опуститься в кресло, где она провела всю ночь, охраняя сон того, с кем ей вскоре предстояло проститься. Она никогда не говорила мужу, что любит его, но даже не осмеливалась думать о том, что будет с ней, когда его не станет.