Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль (2006)

— Мне было тяжело придумать концовку, Георг. Конец был очень важен для моих героев, для меня. Я прикидывал так и эдак, следует ли доводить моих персонажей до последней черты — утраты, расставания? Все мое существо противилось этому. Невозможно было пренебречь их счастьем и заставить разбежаться. Будучи автором, я могу быть Богом. Все законы жизни в моих руках. Я могу наказывать и вознаграждать. Могу отвернуться. Ах! В конце я отвернулся от моих героев. Отвернуться, отойти в сторону. Старый автор-бог уходит и предоставляет жизнь самой себе. Как ты это находишь?

Хойкен подумал, что, с точки зрения рыночного спроса, такой конец был просто идеальным. Это гарантировало роману Ханггартнера вдвое больше читательниц, чем если бы он закончился катастрофой.

— Это звучит замечательно, Вильгельм, — сказал он и почувствовал, что его голос звучит глухо из-за непроходящего транса. — Это звучит замечательно и величественно. Более благородно завершить этот роман просто нельзя. — Хойкен подумал, что в этой стране Ханггартнер получил уже все мыслимые литературные награды и венцом его трудов могла бы быть Нобелевская премия. Уже много лет он шел к этой высокой награде, которая не знает государственных границ, и день, когда ему объявят о ее присуждении, будет великим хеппи-эндом его жизни.

— Больше я ничего не хочу говорить, Георг. Сейчас у меня ни слова не сорвется с губ, ты меня понимаешь. Я только скажу: «Вот он, у тебя. Я передаю его тебе. Бери его, роман мне больше не принадлежит. Я передаю издательству «Caspar & Cuypers» мой роман под названием «Дело сердца».

Хойкен почти испугался, когда услышал эти торжественные слова. Он вышел из оцепенения моментально. «Дело сердца» в качестве заглавия книги — совсем неплохо, звучит интригующе и обозначает тему романа. Хойкен встал. До сих пор такие сцены были ему знакомы только по детским воспоминаниям о посещении церкви, когда во время мессы в нужных местах, когда произносились определенные фразы, следовало вставать. Горе тому ребенку, который оставался сидеть!

— Что ты делаешь? — спросил Ханггартнер. — Что с тобой? Я прошу тебя, это совсем не обязательно. Оставайся сидеть, мы можем чокнуться сидя.

Но Хойкен продолжал стоять, неумолимый и упрямый. Отец наверняка не вставал, когда Ханггартнер произносил свои торжественные слова. А он встал. Это должно быть воспринято как новое правило или даже новый стиль, которого следует придерживаться в дальнейшем. И наверное, Ханггартнер понял его мысли, потому что медленно поднялся из-за стола во весь рост и встал рядом. Старый автор-бог протянул руку своему новому молодому издателю.

— Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы этот роман имел большой успех, — сказал Хойкен. Его ничуть не пугали взгляды, которые бросали на них посетители. Они уже давно узнали эту пару и смотрели на них, чтобы не пропустить ни одного жеста. Хойкен подумал, что завтра в утренних газетах появятся короткие заметки в разделе «Общество и Жизнь».

Он поднял бокал, и Ханггартнер взял свое «Barbera». Хойкен заметил, что Ханггартнер попытался залпом осушить свой бокал. Он не должен морщиться, он тоже должен выпить до дна этот крепкий напиток. Когда Хойкен опустился на стул, он почувствовал, как теплая волна алкоголя уничтожила в нем всю волю. В таком состоянии никуда не хочется ехать.

2

Когда Клаудио Марини принес горячее, Хойкен заказал еще бутылку вина. Этот день он может забыть. Он может радоваться, если незаметно доберется до отеля, чтобы юркнуть в прохладную постель. Ни в коем случае он не допустит Ханггартнера к больничной койке отца. Он должен отговорить его от этой идеи. Вид отца может испортить умело достигнутое взаимопонимание.