Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Вынуждена просить у вас прощения, мистер Хант, – говорит миссис Кастауэй, когда Эми в очередной раз уносится, чтобы исполнить работу заснувшего где-то Кристофера. – Наши маленькие правила требуют, чтобы ни один джентльмен не видел здесь другого. Поэтому не будете ли вы настолько добры, что перейдете в соседнюю комнату, – (и она указывает ножницами направление), – это совсем не надолго…

Миссис Кастауэй по-матерински кивает, и Уильям повинуется ей.

– Боль, – сообщает именно в эту минуту доктор Керлью, – возникает исключительно вследствие вашего противодействия.

Он вытирает пальцы белым носовым платком, прячет его в карман и наклоняется, намереваясь произвести вторую попытку. Она – миссис Рэкхэм, то есть, – вынуждает его полностью отработать получаемый им гонорарий.

«Только не Конфетку, не Конфетку, ты, мерзавец, свинья, – думает Уильям, стоя в смежной комнате, подергиваясь, прижав ухо к двери. – Она занята. Ты передумал. У тебя больше не стоит».

– …в столь ранний час… – слышит он слова миссис Кастауэй.

– …Конфетку… – отвечает мужской голос.

Корни волос на загривке Уильяма покалывает от ненависти. Его так и подмывает выскочить из укрытия, наброситься на соперника и дубасить гада, пока тот будет улепетывать к двери.

– … нет недостатка в других усладах…

Сердце Уильяма бешено бьется, он чувствует – все его будущее покачивается на краю головокружительной пропасти, ожидая спасения или свержения вниз. Но как же это случилось? Лишь пару дней назад никакой Конфетки для него даже не существовало. А сейчас он стоит, стискивая кулаки, готовый ради нее едва ли не на убийство!

Впрочем, необходимость в кровопролитии отпадает. Мужчине подсовывают Эми Хаулетт. И поделом ему, каналье. Уильям надеется, что мисс Хаулетт измордует его, осмелившегося посягнуть на Конфетку, до полусмерти.

– …стало быть, вино не требуется… вы, сколько я понимаю, спешите… вроде тысячи и одной ночи, втиснутых в несколько минут…

Уильям вслушивается в музыку сделки. Странно, слова, произносимые в гостиной, сквозь закрытую дверь почти не проходят, а звон монет различается так ясно!

– Мистер Хант?

Слава богу.

Только теперь Уильям замечает, где он, собственно говоря, укрывался: в крошечном лазарете с порядочным выбором перевязок и склянок со снадобьями. А также бутылочек со спиртами, абортивными средствами – эти помечены перекрещенными костями и младенческими черепами – и ароматическими антисептиками, произведенными… произведенными (он наклоняется, в надежде различить знакомую эмблему или вензелевое «Р»)… «Бичамом».

– Мистер Хант?

– Миссис Рэкхэм?

Агнес Рэкхэм, лежащая на спине не в одной миле отсюда, перекатывается на бок, дабы доктор Керлью смог проникнуть в нее еще глубже.

– Хорошо, – отсутствующе бормочет он. – Благодарю вас.

Он пытается отыскать матку Агнес – по его сведениям, таковой надлежит находиться в четырех дюймах от входного отверстия. Средний палец доктора имеет в длину ровно четыре дюйма (он измерял), и оттого безуспешность его попыток ставит доктора в тупик.

– Вы упоминали о… сложностях, которые я не взял в рассуждение? – подсказывает Уильям.

– О многих и многих, – обескураживающе вздыхает миссис Кастауэй; она уже занялась вырезанием, кромсает листки бумаги, которые выглядят – оттуда, где сидит Уильям, – вырванными из печатных изданий страницами. – Мне еще вот что пришло в голову: наш дом связан с «Камельком», – если не соглашением в прямом смысле этого слова, то уж определенно… узами взаимного уважения. Вам знаком «Камелек»? Ах да, конечно.

Она опускает глаза с Уильяма на бумагу и отправляет ножницы в их извилистый путь.