Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Почему Ты больше не говоришь со мною? Неужели стены этого несчастного дома не пропускают Твой голос? Я не могу поверить, что он сильнее Тебя. Если не можешь говорить со мной громко, может быть, Ты шепнешь мне, когда мисс Питт поведет меня на прогулку, или сделаешь так, чтобы Твой ответ появился утром на этой странице (или на другой, если здесь не останется места). Я оставлю перо в чернильнице, только, пожалуйста, не пролей, потому что мисс Питт (моя новая гувернантка) очень строгая.

О да, Тебе нужно знать мои вопросы. Вопросы такие: куда ушел мой собственный дорогой папа и когда я с ним опять увижусь? И: сколько еще этот злой человек будет держать маму и меня в своей власти? Он говорит, что меня отправят в школу для юных леди, как только сделают приготовления. Я очень этого боюсь, потому что, значит, придется расстаться с мамой, и я слышала, что учение – это такая вещь, которая занимает много лет. И еще я не хочу быть юной леди, потому что им уже не разрешают катать обручи, а вместо этого они должны выйти замуж.

Дальше в дневнике одни пустые страницы, гладкие и скрытные. Конфетка чувствует, как новая колючка боли впивается в ее кишки, и опять садится на горшок. Теперь из нее выхлестывает горячая гадость. Конфетку колотит дрожь, она обхватывает себя руками, закусывая губу, чтобы удержаться и не выругаться вслух. Вместо этого она делает глубокие вдохи в перерывах между спазмами. Я – гувернантка.

Немного позже, в половине седьмого, Роза приносит ей чашку чаю. К этому времени Конфетка уже полностью одета, непокорные густые волосы уложены в тугой шиньон, черное платье наглухо застегнуто. Комната прибрана, дневников не видно – они задвинуты под кровать, завернутые в то старое платье, которое она надевала для маскировки, когда ходила в рэкхэмовскую церковь. Одному Богу известно, чего ради она сохранила платье – ей больше нет нужды в переодеваниях! Но вот сохранила же, и оно пригодилось.

– Доброе утро, мисс Конфетт, – говорит Роза, лишь на секунду сморщив нос, ощутивший вонь. – Я… Я не знала, какое вы предпочитаете печенье…

Она подает вазочку с тремя разными сортами.

– Спасибо, Роза, – говорит Конфетка, весьма тронутая любезностью служанки.

Или Роза романов не читала, или хозяин строго приказал проявлять дружелюбие.

– Очень мило с вашей стороны. А не можете ли вы объяснить мне, как открывается окно? Я пыталась, но не сумела.

– Оно от краски слиплось, мисс. Снаружи.

Роза сконфуженно склоняет голову. После недавней оргии усовершенствований в доме полно мелких неполадок.

– Я попрошу мистера Рэкхэма, чтобы он велел садовнику подняться к окну и привести его в порядок.

– Нет-нет, нет надобности.

Конфетка твердо решила не доставлять Уильяму ни малейших затруднений, чтобы ему не пришло в голову, что проще было бы нанять гувернантку обычным способом. Пусть он приходит к ней, потому что желает ее, а не потому, что ему некуда деться от последствий поспешных обновлений.

Она ободрительно кивает Розе, принимаясь за остывший чай и печенье.

– Вррр, – восклицает ее желудок, когда служанка поворачивается, намереваясь уйти.

Через несколько минут в точно такой же спальне, как ее собственная, Конфетка будит Софи – и видит, что та мокрешенька от мочи. Девочка спросонок щурится от света лампы; она запуталась в ночной рубашке и в простынях, облепивших мокрое тельце.

– Боже мой, Софи. – Конфетка прикусывает язык, чтобы не сказать чего-нибудь более резкого.

– Простите, мисс, – говорит девочка, – я плохая.

Тон ее деловит, она не извиняется, не жалуется; она будто излагает что-то из общих сведений – что-то, о чем забыла упомянуть вчера.