Конфетка хватает девочку на руки, с облегчением отмечая, что ребенок просто в шоке, но не окровавлен. Слава богу, ничего серьезного: мерзкое коричневое пятно на лбу, – а падая и размахивая руками, она (невезение, обязательно сопровождающее такие случаи) размазала собачье дерьмо по ладони и по левому сапогу отца.

Конфетка инстинктивно хватает первое, что попадается под руку, – вышитую салфетку с изголовья сиденья рядом с Уильямом, и вытирает лицо Софи.

– У тебя платка нет? – рявкает Уильям вне себя от ярости.

Сжимая кулаки, задыхаясь от бешенства, он высовывается из окна, но оборванка исчезла – как крыса. Потом, заметив, что Конфеткины руки все еще в собачьем дерьме, отпрядывает к стенке подальше от этой гадости.

– Перестань метаться, глупая ты девчонка! – орет Уильям. – Конфетка, сначала сними с нее перчатку! Господи, ты что, не видишь, что ли…

Перепуганные его бешенством, обе бестолково подчиняются.

– А тебе зачем это понадобилось? – набрасывается он на Софи. – Зачем в окно выставляешься, как идиотка, совсем ума нет?

Его трясет, и Конфетка знает, что причина его взрыва – это еще и физическое недомогание; нервы так и не пришли в норму после того, как его избили. Она приводит в порядок Софи – как может, – пока Уильям, выпрыгнув из экипажа, моет сапог тряпкой, которую ему подал Чизман.

– Хороший глоток пива помог бы, сэр, – подбадривает его Чизман, – я всегда держу при себе пиво, как раз на такой случай.

Тем временем Конфетка осматривает лицо Софи. Девочка почти незаметно рыдает, быстро и коротко дыша, но без слез и без единого жалобного всхлипа.

– Болит где-нибудь, Софи? – Лизнув кончик пальца, Конфетка вытирает остатки дерьма с бледного личика.

Софи вздергивает подбородок и быстро моргает.

– Нет, мисс.

После происшествия Софи сидит как восковая фигурка, реагируя только на тряску. Уильям, придя в себя, начинает понимать, что наделал, и выказывает раскаяние, улещивая дочь фразами типа:

– Ел-ле сп-паслись, правда, С-софи?

Или:

– Т-теперь н-нам надо к-купить тебе н-новые перчатки, да, С-софи? – Это произносится бодрым тоном, в равной мере жалким и раздражающим.

– Да, папа, – спокойно отвечает Софи, демонстрируя воспитанность и ничего более.

Взгляд ее не сосредоточен, вернее, сосредоточен на некоем космическом уровне, незримом для грубых созданий типа Уильяма Рэкхэма. Она никогда еще не была так похожа на Агнес, как сейчас.

– Посмотри, Софи, мы въезжаем на мост Ватерлоо!

Софи послушно поворачивает голову, стараясь держаться подальше от окна. Однако через минуту-другую, к явному облегчению Уильяма, магия большого водного пространства, обозреваемого с высоты, делает свое дело: Софи подается вперед, опираясь локтем о край окна.

– Что ты там видишь, а? – с шутливой внимательностью вопрошает Уильям. – Баржи видишь?

– Да, папа, – говорит Софи, глядя вниз в пенный серо-зеленый простор.

В нем никак не узнать ту аккуратную голубую ленту, которую мисс Конфетт показывала ей утром, но если мост называется Ватерлоо, то они должны находиться неподалеку от вокзала Ватерлоо, где потерялась мама, когда искала музыкальную школу. Софи вглядывается в далекую воду, думая, где то место, именно то место, в котором мама ушла под волны и глотнула больше воды, чем может вместить в себя живое тело.

У железных ворот фабрики Рэкхэма в Ламбете стоит карета, запряженная парой смирных серых лошадей. Кто же в карете? Леди Бриджлоу. Уютно заключенная в лакированную кабину, как аквамариновая жемчужина в четырехколесную раковину, она притягивает к себе все взгляды, даже еще и не выйдя из кареты.