Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Порой существо появлялось в квартире случайно, едва попав под руку Антону в ближайшем винном магазине, именуемом «три ступени», потому, разумеется, что к его дверям вели три истертые ступени.

Существа пили, ели, случалось — ссорились и дрались, сокрушая мебель и посуду.

Иногда — совокуплялись на нашем продавленном диване, из которого кое-где опасно выпирали пружины, готовые вот-вот распороть грязную ткань обивки, пронзить наконец осточертевшие за долгие годы человеческие тела с их вечной возней, не дающей старому дивану обрести покой: благополучно развалиться и истлеть.

В такие моменты я страстно хотела и даже — грешница! — просила Бога, чтобы это наконец произошло: пружины вырвались наружу, вонзились в потные тела, занятые животной случкой на моей постели.

Пусть уж диван остановит их, если Антон не желает, а я не смею.

Но диван терпел.

И я терпела.

Когда пьяный разгул становился совсем диким, пряталась, зарываясь в ворох грязной, плохо пахнущей одежды, сваленной на полу в прихожей.

Я уже слишком хорошо знала: в такие минуты попадаться на глаза Антону опасно. Впрочем, все равно попадала — и вечно ходила с синяками и ссадинами на лице и на теле.

Всему, однако ж, приходит предел.

Настал день, а вернее — вечер, и переполнилась чаша моего терпения.

Шли четвертые сутки затяжной, небывало буйной — даже по нашим тогдашним меркам — пьянки.

Поначалу — развеселой, с плясками и песнями под гитару. Любимый истово рвал струны — даже я подпевала что-то про звонкий лед на Чистых прудах.

Следующий этап обернулся тупой, беспричинной яростью. Бились до крови, жестоко, безумно. Привычные вроде бы соседи, не выдержав оглушительного мата, глухих ударов, треска ломающейся мебели, застучали в стену, пригрозили, что вызовут милицию. Бойня, впрочем, затихла не потому, что кто-то испугался милиции. Рассудок к тому времени уже вряд ли адекватно реагировал на происходящее.

Просто выдохлись.

Компания заметно поредела, избитые собутыльники уползли восвояси зализывать раны.

Я почти успокоилась, благополучно — на сей раз — отсидевшись в своем углу.

Теперь предстояло последнее испытание — мучительный Тошин уход в беспамятство. В такие минуты он требовал меня к себе. Странно, однако ж, перед тем, как провалиться в небытие, совершенно обессиленный Антон испытывал потребность в плотской любви — долгом, грубом, безо всяких эмоций сексе.

Но и потом не мог заснуть.

Душа или та субстанция, которая ее заменяла, упорно не желала погружаться в сон. Словно боялась — на этот раз не сумеет проснуться.

Антон не спал, не давал заснуть мне, что-то бормотал и требовал ответа. Порой становился трогательно-беззащитным, словно ребенок. Совершенно по-детски просил рассказать сказку.

И я рассказывала.

В ту пору — не слишком размышляя над тем, насколько унижена, раздавлена и, собственно, жива ли еще? — я почти любила эти тяжкие ночные бдения.

Антон обычно забывался под утро.

И наступало отдохновение.

Долгое — до середины грядущего дня, когда, проснувшись, Тоша потребует пива.

Так было.

В тот вечер, скорчившись под вешалкой у двери, я ожидала неизбежного — тяжелых шагов в коридоре, визгливого стона диванных пружин и пьяного рыка любимого, призывающего меня к себе.

Судьба, однако, готовила другое.

Шаги в коридоре действительно прозвучали, но это были нетвердые шаги двух пар ног.

Держась одной рукой за стену, другой — Антон обнимал лохматое существо неопределенного возраста, но явно женского пола. Сухая, как стог прошлогоднего сена, спутанная грива существа была безжалостно вытравлена перекисью водорода.

В былые времена женщины империи для окраски волос часто пользовались именно перекисью — чистым химическим продуктом. Достать человеческие парикмахерские красители было сложно.