Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Не могу сказать, что в новом состоянии я чувствовала себя хорошо, однако оно не было тягостным.

Мне было никак.

И это определение укрепило мысль о том, что земное существование завершено.

Все кончилось внезапно. Так неожиданно, что я испугалась.

И это, к слову, была первая сильная, яркая — почти как в прежней жизни — эмоция с того момента, как начались странные пробуждения.

Проснувшись в очередной раз, я услышала голос.

Собственно, от этого громкого голоса я и проснулась.

— Смотри на меня! Слышишь? Открой глаза и смотри!

Голос был властным и даже грубым, но не злым.

Говорил определенно мужчина.

Ему возразил другой — тоже мужской, но гораздо мягче, тише, я с трудом разбирала слова.

Однако ж разобрала.

— Не стоит, Георгий Нодарович… Подержим еще дня три…

— И что?! Закопаем? Я что, по-вашему, зря корячился шесть с половиной часов? Коту под хвост? Нет, голубушка, ты у меня оживешь, а не оживешь, так я трех дней ждать не стану. Придушу к чертовой матери прямо сейчас! Собственными руками!

— Георгий Нодарович!..

— Пошел к дьяволу!

Голос гремит совсем рядом.

Но главное — впервые с той минуты, как рассеялась мгла, я ощущаю свое тело.

И боль.

И чье-то резкое прикосновение: меня трясут за плечи.

Трясут сильно.

Боль крепчает.

Но вместе с ней, проявляясь, как изображение на фотопленке, проступает в сознании и пульсирует все более отчетливо мысль о том, что жива.

Однако вместо радости ведет за собой страх.

Я давно пришла в себя и могу открыть глаза, но от ужаса сжимаю веки все крепче.

И только слезы — вот еще неожиданное явление! — просачиваются наружу и горячие — забытое ощущение! — катятся по лицу.

— Георгий Нодарович, ради Бога! Вы действительно!.. — негромкий голос срывается на крик.

Меня прекращают трясти.

Но рядом по-прежнему чье-то горячее дыхание, и первый голос, словно поменявшись ролями со вторым, произносит еле слышно.

Почти шепотом:

— Она плачет. Смотри, Слава, она плачет…

Я наконец решаюсь открыть глаза.

Вижу над собой чужое лицо.

Незнакомое.

Смуглое, обрамленное аккуратной темной — с проседью — бородой. Горбоносое и крутолобое.

Глаза напряженно ловят мой взгляд — большие темно-карие глаза под густыми, вразлет, бровями.

Странно — много странностей совершается нынче вокруг, потому так часто повторяю это слово.

Но, наверное, повторю еще не раз.

Странно, но я, оказывается, могу вот так сразу, едва вырвавшись из небытия, фиксировать особенности чужого лица. В состоянии даже мгновенно оценить их про себя, будто только что вынырнула из людской толпы, где привычно, со знанием дела разглядывала незнакомцев.

И не было долгих дней, проведенных в белом пространстве.

А может, и вправду не было ничего? Только сон?

— Эй! — обращается ко мне бородатый грубовато и одновременно ласково. А еще безграничное удивление сквозит в его голосе. — Эй, ты жива? Ты меня видишь?

— Вижу… — Губы мои, оказывается, стали непослушными. Слово дается с трудом, но я произношу его и слышу свой голос. И бородатый слышит.

— Солнышко мое, радость! — говорит он, совершенно меняясь. — Дорогая ты моя девочка. Жива.

Он смотрит так, словно перед ним самый близкий человек на свете: нежно и с умилением.

— Георгий Нодарович… — Второй голос теперь звучит негромко, а тот, к кому он обращается, внезапно снова взрывается:

— Георгий Нодарович, Георгий Нодарович! Что ты заладил? Иди! Зови этого сумасшедшего Ромео…

Я так и не успеваю разглядеть второго человека, но отчетливо слышу его торопливые шаги, звук открывающейся двери и — сразу же следом — какой-то неясный шум.

Шум приближается, и теперь понятно — еще одни шаги, быстрые, даже бегущие.