Лина и Вера объяснили это Инне, и теперь наперебой заговорили все трое, решая, как же теперь поступить: идти ли дальше, вернуться ли назад. Ведь если идти назад, то там — зверь. Опять идти мимо него?! И потом… Позор, если мы вернемся, не пройдя перевал. Но боже мой, кому какое дело до нас в пансионате! Там и не знают, что мы пошли… Простите, а Валентин? Ох, этого Валентина надо посрамить!

Наконец, они посмеялись дрожащим слабеньким смехом. Теперь догадалась, что делать, Инна:

— Хватит дебатов. Мы будем поступать, как он! Нет, не Валентин, а зверь: мы тоже будем издавать крики!

И вот теперь возник настоящий смех. Смех, который, начавшись, грозит не кончиться. Спазмами сводило животы. Слезы текли по щекам. Они омывались, очищались смехом, все поняв про зверя. Все поняв про себя.

— Вот… если б так… тогда… хохотали… ни один кабан… не хрюкнул бы… — еле промолвила сквозь смех Вера. Ее слова вызвали новый взрыв…

— Да… Но все время… всю дорогу… хохотать невозможно! — всхлипнула Лина, утирая глаза платочком. — Так же, кстати, Инна, как и… из… давать… крики…

Наконец, они стихли. Просто от изнеможения. Инна продолжила тему:

— Ты права, Лина. Издавать крики все время — это трудно. Но можно с перерывом, по очереди. — Вот, Валя, — стараясь говорить громко, она повернулась к тропе, — видите, что случилось с нами… — Но голос ее был слаб от смеха и жалостно прерывался всхлипами. — Вы нас… бросили… Валя! А зверь… он тут как тут…

Однако все воодушевились, и, крича, какой плохой человек Валя, они двинулись на свою тропу, стараясь, однако, обойти стороной, по лесу, рычащее место. Вера не бросила свое дерево, оно было легким, сухим, но все-таки хоть какое — оружие. Инна тоже подобрала толстую палку. Только Лина на вооружилась.

Шли на дрожащих, подгибающихся ногах, ослабев от страха и смеха. Смех волнами еще накатывал то на одну, то на другую. Но они продолжали, как могли, обличать Валентина, пока Лина не выдержала.

— Ой, хватит! — помахала она рукой. — Очень жалобно все это звучит! Пискляво, тонко. Стыдно! Всем зверям, даже зайцам, понятно, как нам страшно. Давайте лучше петь.

— Пе-еть?! Ты что, издеваешься? Да у меня и слуха нет! Ты знаешь это! — обиделась Инна. Но Лина сурово посмотрела на нее:

— Ничего. Споешь как-нибудь. Не в Большом театре. Все приличнее, чем ваши жалобные стоны…

Но и с песнями вышел конфуз.

— «Давайте петь, давайте петь», — упрекала подругу Инна. — А что петь, ты придумала?

— Сейчас, сейчас. Вот, вспомнила… «Отцвели уж давно хризантемы в саду…»

— Да, — заметила Инна ядовито, — это просто находка для марша по горам! Горный марш — «Хризантемы в саду»!

Тут Вера, которой показалась здравой Линина мысль о пении, вспомнила «Орленка». Обрадовалась: марш! И завела слегка дрожащим голоском. Подхватили с энтузиазмом. Но уже на второй фразе смущенно осеклись, замолчали, пряча глаза друг от друга: все-таки стыдились своего суеверного страха… «…Не хочется думать о смерти, поверь мне, в семнадцать мальчишеских лет…»

— Нет, здесь такое не стоит, — сказала Инна. Но именно «такое» и пошло подряд: какую бы ни начинали маршевую песню, натыкались на смерть…

«Мы шли сквозь грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…»

«Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это!»

«Голова обвязана, кровь на рукаве…»

«В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном — курган… Лежит под курганом…»

— Ой, да что ж это, — недоумевала Вера. — Слушайте, девушки, так ведь это все мои песни! Советские… Из школы память… У вас же должны быть другие! Вспоминайте же.

Но девушки ничего не могли вспомнить, кроме «Там вдали, за рекой…». Опять о том же.

— Но это тоже моя! — возмутилась Вера.