Иллюзии - Кэтрин Стоун (2003)

— Замечательная женщина, — восхитился Чейз, вспомнив исходящее от нее тепло во время их встречи в Пуэрто-Валларте. — И это она убедила тебя снова заговорить. Каким образом?

— Принуждая меня разговаривать, рассказывать ей о моей матери.

— Принуждая? Почему?

— Потому что Клаудиа сама была сиротой. Она совсем не знала своих родителей. Новорожденным младенцем она была оставлена на пороге сиротского приюта. Она всю жизнь мечтала иметь мать. Затем она сказала мне, что со слов отца знает, какой чудесной женщиной была моя мать, о том, что мы с ней были дружны и она хотела бы узнать о ней как можно больше. Думаю, она хорошо знала детскую психологию и играла на ней. Возможно, так оно и было, но было и нечто большее. Детство Клаудии было очень печальным, одиноким, лишенным любви. Мне кажется, она действительно хотела узнать все о моей матери.

«Да. Уверен, что так оно и было. Все сироты мечтают о счастливом детстве и любящих матерях. Просто удивительно, что он и мачеха Джиллиан мечтали об одном и том же».

— Итак, ты рассказала Клаудии о своей матери. А ты рассказала ей, что винишь себя в ее смерти?

— Нет. Я никогда никому об этом не говорила.

— Даже мне?

— Даже тебе.

— Почему ты говоришь мне об этом сейчас? Почему из всех людей ты доверилась только мне?

— Потому что я надеюсь, что на этот раз мы расскажем друг другу все без утайки. Мы должны были сделать это раньше, но не сделали.

— Что я не рассказывал тебе раньше?

— Я не знаю. Ты никогда ничего мне не рассказывал. Бывали дни… и довольно часто, когда что-то тебя тревожило, и ты мог бы поделиться со мной своими тревогами, но вместо этого ты уходил в себя и становился беспокойным.

— И плавал на яхте?

— Да — или играл на гитаре.

«Да, я играл на гитаре».

Чейзу было знакомо мучительное беспокойство, которое заставляло его находить утешение в музыке или в море, и он видел то же самое беспокойство на фотографиях своего брата, когда тот был мальчиком. Но для Чейза Кинкейда это мучительное беспокойство, казалось, закончилось после встречи с Джиллиан. Что же тогда гнало прочь его брата от спасительной любви? Было ли это глубоким предчувствием неминуемого предательства? Или его чудесный дар мечты был таким же тяжелым, как и темный дар зла для Чейза Карлтона?

— Извини, я не могу рассказать тебе о своих тревогах, пока ко мне не вернется память.

— Да, конечно. А пока, если ты не возражаешь, я расскажу тебе о том, о чем мне следовало тебе рассказать давно. Не думаю, что это как-то оживит твою память, но все же…

— Я хочу, чтобы ты мне все рассказала, Джиллиан. Расскажи мне все, о чем ты не рассказывала раньше.

— Хорошо, — согласилась Джиллиан. — Это касается того несчастного случая. Ты знаешь, что мой отец мужчина достаточно красивый, а мать была просто красавицей. А вот я была дурнушкой. Это меня не волновало. Я была довольна тем, что имею. Во время несчастного случая у меня сильно пострадало лицо. Кожа на нем была изорвана в клочья, поэтому Клаудиа не могла восстановить мое старое лицо. Она сделала мне новое.

— Поэтому я не нашел в альбомах ни единой твоей фотографии, когда ты была девочкой?

— Да.

— Но где-то же они есть. Может, у Эдварда и Клаудии?

— Ты хочешь увидеть мои фотографии, когда я была маленькой девочкой?

— Ты этого не хочешь?

— Да, хочу. — Джиллиан могла бы отказать ему, но она пообещала себе говорить ему только правду. К тому же в его серых глазах была такая нежность. — Если хочешь, мы можем поехать к ним прямо сейчас. У меня есть ключ от их дома, но сначала я должна позвонить Клаудии.

— У них тоже есть ключ от нашего дома? — спросил Чейз двадцать минут спустя, когда они подъехали к особняку в колониальном стиле в Брентвуде.

— Да, и у Брэда тоже.