Избранница Наполеона - Моран Мишель (2012)

– Ваше величество? – О новом поручении я слышу впервые.

– При этом дворе есть еще кто-нибудь, кто скажет мне правду?

Я задумываюсь.

– Нет.

– Поэтому-то ты мне и нужен. Когда вы прибудете в Компьень, ты будешь поражен. Завтра я лично еду туда, дабы убедиться, что все покои императрицы надлежащим образом обставлены заново.

– Ваше величество идет на большие расходы… – Реплика вполне нейтральная, но воспринять ее можно по-разному. Однако Наполеон улыбается.

– Этот брак предначертан мне судьбой. Габсбургская принцесса, плодовитая как крольчиха. Я даже нанял того же мастера церемоний, который обслуживал Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту.

– Не боитесь, что люди воспримут это как дурной знак?

– И пускай, раз они такие идиоты! – гремит он, и серые глаза его расширяются, как у одержимого. – Почему ты так говоришь? – вдруг восклицает Наполеон. – Разве в народе уже болтают?

– Не знаю, – признаюсь я. – Но как только речь заходит о Людовике Шестнадцатом…

– Тогда они должны понимать, что это брак огромной значимости. Я все уже распланировал, – сообщает он. – Будут фейерверки, будут пиры, и двум тысячам осужденных я смягчу приговор. За два месяца я заново обустрою весь Компьенский дворец. Работы там ведутся днем и ночью.

– И она этого ждет?

– Этого жду я. Я – император Франции.

Да, и это вопреки Революции, которая была призвана положить конец подобным титулам. Он замечает мое сомнение, и шея его багровеет.

– Что?

– Ничего, сир.

– Что у тебя там в голове? А ну, выкладывай! Слово в слово! – приказывает он.

– Не титул красит человека, – отвечаю я, – а человек – титул. – Это цитата из Макиавелли.

Он замирает, обдумывая, как это применимо к нему, и понимает, о чем я. По сути, что такого великого в его императорском титуле? Но поскольку народ убежден в обратном, то будет гнуть спину на строительстве, ремонте, обустройстве. Парижане будут жить рабами своей новой императрицы, пока в их глазах блеск ее короны не померкнет. Это случилось двадцать лет назад, и нет причин думать, что не случится опять.

– Правительство народа лучше правительства князей, – отвечает он мне цитатой на цитату. – Ты в это веришь?

– Я еще слишком молод и неопытен, ваше величество, чтобы судить об этом. Но в свободу я верю.

Он ухмыляется.

– Ну, разумеется. В свободу для народа Гаити и остальных колоний.

– Да, – нахально отвечаю я. – И только по счастливой случайности ваша мама не родилась рабыней на Мартинике.

Между нами повисает молчание, и под его пристальным взглядом я весь напрягаюсь.

– Когда-то я считал, что генерал Туссен Лувертюр – самая большая угроза для Гаити, – говорит он. – Но возможно, я ошибался.

Он продолжает следить за мной, а я гадаю, что сделали с Лувертюром французы, когда захватили. Потом Наполеон неожиданно смеется.

– На Мартинике? – повторяет он и хлопает меня по спине. – Ты, Поль, никогда не успокоишься, да?

– Ваше величество?

– Ты действительно полагаешь, что когда-нибудь я поменяю убеждения? Но можешь мне поверить, – уже серьезно продолжает он, – сколько будут существовать люди на земле, столько их будут порабощать другие.

– Тот факт, что рабство существует, еще не означает, что это правильно. – Я твержу свое, но он в хорошем настроении, ведь впереди у него свадьба. Когда, как не сейчас, предлагать ему иное мнение и дискутировать?

Он недолго взвешивает мой аргумент и пожимает плечами.

– Поль, так устроен мир. Будь доволен, что твой остров свободен – пока. – Он переводит мое внимание на последний из деревянных сундуков, давая понять, что дискуссия окончена. – Для Жозефины, – поясняет он. Внутри – дорогой фарфоровый сервиз. Севрского фарфора. – Как думаешь, она оценит?

Мне хочется ответить, что обручальное кольцо оценила бы больше, но любой король не так толерантен к правде, как простой человек.