Унесенная ветром - Дмитрий Вересов (2004)

Доктор Тюрман внимательно посмотрел на офицера, как смотрел обычно на пациентов, оценивая внешнее состояние, бледность или покраснение, величину зрачка…

— Тоже не секрет, — сказал он, продолжая рассматривать поручика. — Наверное, дикая, первозданная красота. Несколько сравнений с диким животными: гибкая, как змея, ловкая, как пантера, пугливая, как лань… Впрочем, голубчик, мне уже пора. Еще раз, наверное, навещу вашего подопечного, и довольно с него. Скоро будет скакать и визжать! Вот что, Дмитрий Иванович, вы бы отправили его в крепость, в кутузку. А то как бы вас этот абрек не порезал! Prenez garde![8] Остерегайтесь! Вот вам мой совет доктора и друга…

— Хорошо, хорошо, Карл Иванович… Позвольте, я провожу вас?.. Только вот скажу несколько слов Федору моему. По хозяйству…

Поручик проводил доктора до станичной площади. Здесь дороги их разошлись. Басаргин свернул налево, а Тюрман пошел прямо. Пройдя несколько метров в одиночестве, Карл Иванович вдруг остановился, обернулся и покачал головой, глядя на удалявшегося поручика. Общительный, словоохотливый доктор уже хорошо знал станицу. Поэтому он сразу определил, куда направился несколько взволнованный поручик Басаргин.

— Что опять задумала наша «татарская няня»? — задумчиво пробормотал доктор и пошел по своим делам.

Доктор Тюрман совершенно верно угадал, куда направлялся Басаргин. Он шел туда, где широкую поскотину отделял от станицы ряд высоких пирамидальных тополей. Здесь, в хорошем, высоком месте, стоял дом Ивашковых. Не самых богатых, но и никак уж не бедных казаков. А теперь благодаря сыну Фоме, первому казаку в станице, — и вовсе славный. Так оно и было до дня того самого. Что же теперь думать, никто еще не знал…

Фомка Ивашков как раз сидел посредине двора на чурбаке и чинил старую упряжь. Он так неистово тыкал шилом в кожаные швы и загибы, будто в них сейчас были все его печали и невзгоды.

— Бог в помощь! — сказал Басаргин, входя во двор.

Фомка лениво поднялся навстречу гостю.

— Спасибо! Рады гостю, — но тут же добавил не без ехидцы: — По делу к нам или так, прогулку делаете?

— Разговор у меня к тебе есть, — отозвался Басаргин, но с некоторым запозданием отреагировал все же на Фомкину интонацию. — А если просто так к тебе зашел? Может, кунаком твоим хочу стать? Что же? Прогонишь?

— Кто ж доброго человека со двора гонит? — усмехнулся казак. — А от верного кунака кто ж отказывается?

— Да и не с пустыми руками я пришел, — сказал поручик. — На сухую какой может быть разговор?

Тут, словно сказочный джинн, сзади появился его Федька с большим глиняным кувшином в руках.

— Ловко! — подивился Фомка, не привыкший к чудесам лакейской прыти. — Ну милости просим! Проходите в дом…

Незваный гость, войдя в хату, подошел к висевшему на стене оружию, похваливая шашки и пистолеты. Но от казака не укрылся его бегающий по углам взгляд. Прищурился Фомка, стиснул зубы и ничего пока не сказал.

Сели за стол. Потек чихирь в мелкую посуду, а беседа мелким ручейком — постепенно в большое русло.

— В кунаки, значит, пришел свататься? — спросил, подмигивая, Фомка, посчитав, что можно уже переходить на «ты».

— А разве плоха невеста? — со смехом спросил поручик.

— Богатая, ничего не скажешь, — ответил казак. — И много у тебя людишек своих имеется в России?

— Душ семьсот есть…

— Так это же больше нашей станицы! — казак помолчал, представляя себя не то на месте помещика, не то в числе этих семисот, и, опять перейдя на «вы», спросил: — Как же вас сюда занесло? За провинность какую-то?

— Длинная история, — отозвался Басаргин. — Знаешь, что такое счастье? Не знаешь. Утоленная гордость. Вот что! Жажда счастья гонит меня по свету, на самый его край… Впрочем, Фома, разве тебе одному быть джигитом? Или ты хочешь всю военную славу один получить?

— А мне что, жалко? Чеченов в горах еще на детей моих и на внуков моих хватит.