Летний сад - Дмитрий Вересов (2005)

Там, в кабинете Бестюкова, она плохо понимала смысл велеречивых излияний режимника. Слишком внезапной и унизительной была обморочная слабость, слишком много людей стали свидетелями этой некрасивой и жалкой сцены. Ее авторитет в коллективе, который она создавала годами, рухнул в одночасье! Как может человек, в чьем доме гнездится измена родине, партии, всему советскому народу… Да при чем здесь эти высокие слова? Впервые в жизни Гертруда Яковлевна поняла: да, она может и умеет жалеть себя. Жалеть дурной бабьей жалостью, с вытьем в голос и с вырыванием волос. И это открытие пришло только сейчас, здесь, перед искривленными, завивающимися в жгуты колоннами и блестящим на летнем солнце куполом Исаакия Далматского. Почему жизнь так несправедлива к ней? Да, она потеряла контроль над сыном, но при чем тут его гражданские обязанности, при чем тут ее ответственность за его мысли, поведение, поступки? Он взрослый и самостоятельный человек, так в чем ее вина? Неужели ее удел – все оставшееся время жизни провести с этим грузом вины за несовершенное, наблюдая за тем, как чужие люди присваивают плоды труда всей ее жизни? «Мы не можем и дальше доверять сохранение важной для безопасности государства информации человеку, ближнее окружение которого так ненадежно. Заметьте, уважаемая Гертруда Яковлевна, мы не обвиняем вас, мы просто объясняем, почему…» Это безликое бестюковское «мы» просто сводило с ума.

Нет! Никогда она не даст совершиться столь чудовищной несправедливости! Никогда! Не она, а сын, предавший ее доверие, пойдет и сделает, что заслужил и должен: возьмет всю вину и ответственность на себя! Только так! Умели подличать и гадить, пусть умеют и отвечать… Чтобы какая-то деревенская потаскуха, походя махнув своим грязным подолом, вдребезги разнесла хрустальную и прозрачную чистоту ее мира?! Этого не будет! Она не желает больше знать ни его, ни этой таежной сучки, ни их детеныша…

И пусть не грозится Волковское кладбище своими прыгающими крестами и съежившейся оградкой – ее не запугаешь, она все решила! И быть того не может, чтобы сын ничего не знал о планах своей ненаглядной женушки! А может быть, это был их совместный план? Ведь тогда, с Марковым и англичанкой, она была в курсе всех дел… Да, только так – он все знал! Знал и вместе с ней обманывал!

Вадим читал толстенный том Манновских хроник короля Генриха IV. Верочка первый раз за последние дни смогла уснуть глубоко и спокойно, но он, нет-нет, да посматривал на спящую Верочку озабоченным тревожным взглядом. Он машинально отметил, что вернувшаяся с работы мать слишком сильно хлопнула дверью. Из комнаты, которую занимали Иволгины-старшие, донеслись странные звуки: приглушенные всхлипывания, скрип мебельных створок, небрежно сдвигаемых кресел. Домовой отложил книгу и задумался. Странные звуки тем временем переместились в коридор и заполнили все квартирное пространство. «Похоже на экстренные сборы… Отпуск? Но почему меня никто не предупредил? Странно, тогда по какой причине плач? Что-нибудь случилось?» Верочка завозилась в кроватке, тихонько застонала. Иволгин аккуратно приблизился к постельке ребенка и совсем уже было занес руку, чтобы поправить сбившееся одеяльце, как в коридоре раздался оглушительный грохот. Головка дочери беспокойно метнулась на маленькой подушке, и Вадим замер. «Неужели разбудит? Взрослый человек, ученый… Ладно, лучше один раз увидеть». На цыпочках, болезненно морщась при каждом скрипе половиц, он вышел из комнаты.

– Мама, я тебя очень прошу, Верочка спит. Ты же знаешь…

Выйдя в коридор, Вадим не видел лица матери и просьбу свою адресовал практически в никуда, в распахнутые дверцы стенного шкафа, за которыми, судя по звукам, и находилась мать.