Мужчина-подарок - Светлана Лубенец

Я сбросила грязный плащ, сапоги и, как была в новой юбке и толстом джемпере, так и улеглась на дедов топчан. Он набросил на меня какую-то шубейку, и я, измученная дорогой и самыми мрачными размышлениями, почти мгновенно уснула. Снился мне все тот же Ахеронт, клубящийся холодным туманом. Я просила десятилетнего мальчишку на лодке отвезти меня обратно в Петербург, но он требовал с меня непомерную плату в виде Димкиной жизни и заливисто смеялся, когда я в ужасе бежала от него на берег. А на берегу веселились все та же тетка с корзинами и Иван Игнатьич. Они смешивали в походном котелке воду Ахеронта, Леты и Мсты с какими-то снадобьями из теткиных корзин, кипятили ее на костре, а потом пили это зелье и превращались в собак, таких же серо-голубых, как туман, клубящийся над рекой. «Вот откуда взялся дедов пес!» – поняла я и проснулась с головной болью и, как мне показалось, нечеловечески усталой.

В домике уже было светло, значит, спала я долго. Я выглянула в окно, возле которого стоял топчан. Солнце светило ярко и празднично, но чувствовалось, что на улице холодно. Поэты называют такие осенние дни хрустальными. Наверное, потому, что они безветренны и прозрачны. Видно далеко-далеко, а в воздухе, кажется, можно плыть, как в холодной стоячей воде, раздвигая его руками и даже, возможно, рождая хрустальные ограненные брызги.

Земля была присыпана первой снежной крупкой. Я, скорее всего, замерзну в своем плаще… Деревья облетели почти все. До чего же быстро это случилось. Какой-то месяц назад, когда мы были здесь с Егором, они горели самыми яркими желто-багряными красками. Без Егора все здесь умерло…

Я села на топчане и поняла, что действительно разбита, будто бы и не спала вовсе. В висках ломило, во рту было горько и сухо. Сейчас дедов чаек оказался бы очень кстати.

– Иван Игнатьич, – тихонько позвала я. Если дед еще спит, то будить его не стоит. Хотя… пожилые люди так долго не спят… Я позвала деда погромче.

Старик не отозвался. Сморщившись от боли, я улеглась обратно на подушку. В эту же минуту в комнату вбежал Туман и положил тяжелые лапы мне на грудь. Я погладила его большую лобастую голову и спросила, глядя в пронзительные желтые глаза пса:

– Ну, и где твой дедушка?

Туман, не ответив, лизнул меня в нос. Вспомнив сон, я усмехнулась и опять спросила пса:

– А может, ты, Тумашка, и не собака вовсе?

Этот мой вопрос Туману явно не понравился, и он разразился громким лаем. На его лай Иван Игнатьевич тоже не пришел. Не без труда сбросив с себя тяжелые собачьи лапы, я поднялась с топчана и увидела на столе записку, прижатую кружкой с чаем. На листке из школьной тетради чуть дрожащим старческим почерком было написано: «Дождитесь меня, Надя. Никуда не уезжайте. Ив. Игн.».

Надо же… На «вы»… Утро вечера мудренее…

Чай в кружке был еще теплым, и я с наслаждением его выпила. То ли к нему были примешаны какие-то успокоительные травы, то ли из-за неприятных ночных видений я плохо спала, но меня опять потянуло в сон. Я решительно откинула занавеску и легла сверху пододеяльника, расшитого цветами. Я ни о чем не буду думать. Я отдохну от дум.

Проснулась я от ощущения чьего-то присутствия рядом.

– Иван Игнатьич, это вы? – спросила я и приоткрыла глаза.

На табуретке возле кровати, где когда-то стояла миска с белым наливом, сидел Егор.

– Этого не может быть, – сказала я. – Ты мне снишься?

– Надеюсь, что нет, – ответил он. – Что случилось, Надя? Дед приехал за мной такой взбудораженный!

– Разве ты еще не догадался?

– Я могу и ошибиться…

– Ты не можешь ошибиться.

– И все же будет лучше, если ты объяснишь все сама.

– Объяснение очень простое, – прошептала я. – Я идиотка, Егор… Я чудовищно бесчувственна… Я непозволительно самонадеянна… Я отвратительно глупа… Я слепа, глуха и вообще… Оказалось, что, если ты женишься, я умру! В общем… я люблю тебя, Егор.