Последняя королева - Гортнер Кристофер Уильям (2006. 2008)

Я ударилась челюстью о кожаную крышку стола. Во рту появился вкус крови. Не обращая внимания на мой сдавленный крик, он пинком развел мне ноги, одной рукой словно клещами удерживая меня за запястья, а другой задирая мне юбку. Я почувствовала, что задыхаюсь в складках парчи и жестком конском волосе подкладки. Он начал стаскивать с меня чулки. Я пыталась сопротивляться, но тщетно – он с размаху ударил меня в висок. В ушах зазвенело. Я отчаянно отбивалась ногами, в ужасе поняв, что он собирается сделать.

Внезапно наступила тишина. Затем я услышала, как он возится с гульфиком, и меня пронзила жгучая боль. Он раз за разом входил в меня, с силой ударяя о стол. То, чем мы столько раз занимались с наслаждением и страстью, превратилось в жестокое непотребство. В конце концов я безвольно обмякла, ощущая, как мое тело превращается в бесчувственный кусок мяса.

Наконец я услышала возле своего уха его хриплое дыхание.

– Кастилия моя, слышишь? Моя! И когда придет время, ты сама ее мне отдашь. Отдашь без каких-либо возражений. А если нет, если посмеешь пытаться мне помешать – каждую ночь будет повторяться то же самое. Ты будешь рожать мне детей одного за другим, пока не сдохнешь, словно корова на вертеле.

Я соскользнула на пол. Ударив меня еще раз, он повернулся и вышел, с грохотом распахнув дверь перед моими охваченными ужасом женщинами. Они вбежали в комнату, и у меня вырвался дикий, первобытный вопль, который я сдерживала до последнего.

* * *

Я лежала в своих покоях, настолько избитая и ослабевшая, что с трудом могла подняться. Сперва я не в силах была даже говорить: челюсть распухла, как и правый глаз. Одолев мои слабые протесты, Беатрис вызвала придворного врача. В некотором замешательстве осмотрев меня, он пробормотал, что переломов, похоже, нет, и прописал припарки из розмарина, после чего поспешно вышел.

Переломов нет. И то хорошо.

На пятый день я уже могла ходить не хромая и есть не только бульон, который терпеливо готовили мне фрейлины. Они превратили мои покои в тихую гавань, в обитель женского уединения, где мы договорились, что никто ничего не должен знать. Они привели ко мне маленькую Изабеллу, которая жаловалась, что скучает по маме, но по ее испуганному взгляду и неуверенному вопросу: «Тебе больно?» – я поняла, что девочка чувствует: случилось нечто ужасное. Я заверила ее, что мама просто немножко больна и ей придется подождать, когда я почувствую себя лучше и смогу к ней прийти.

Узнав от Беатрис, что Филипп отправляется завтра на охоту, я велела помочь мне одеться и проводить в галерею. Я не покидала своих покоев несколько недель, и, когда я появилась в галерее в черном парчовом испанском платье и скрывающей синяки вуали, придворные удивленно смотрели на меня, забыв даже поклониться. Пройдя мимо них, будто их вообще не существовало, я остановилась у окна во внутренний двор замка.

Кирпичные стены влажно блестели от легкого дождя. Внизу собралась ярко разодетая компания. Никто не мог меня заметить, даже если удосужился бы поднять взгляд, – одетая в черное, я казалась тенью. Я увидела, как мой муж и его напыщенные фавориты садятся в седла. Среди них был и дон Мануэль: в безвкусном камзоле из зеленого бархата, он походил на жабу верхом на пони. На его пальцах тускло поблескивали перстни. Позади ехали сокольничие и повозка с провизией на неделю. Судя по всему, мой муж собирался в тот же самый охотничий домик, куда я ездила с ним несколько лет назад.