Последняя королева - Гортнер Кристофер Уильям (2006. 2008)

– Знаю. Всю жизнь Филиппа учили, что его первоочередной долг – добиваться подобающего принцу высокого положения. А когда с кем-то из Габсбургов поступают несправедливо, он готов мстить.

– Понимаю. Но теперь он уже мужчина, и Безансон ему больше не наставник. Филипп слишком во многом на него полагается.

Я едва не добавила, что мне известно о роли Безансона в случившемся между нами разрыве, что он сам подначил Филиппа, а может, даже выбрал женщину – в качестве предупреждения, чтобы я даже не пыталась оспаривать его власть над моим мужем.

– Возможно. Но вы – его жена, а не Безансона. Вы должны найти в себе силы простить его, ибо вы сильнее. – Маргарита взяла мои руки в свои. – Вы даже понятия не имеете, как я молилась, чтобы он нашел такую жену, как вы, которая принесла бы ему счастье и окружила заботой, каковой ему отчаянно недостает. Мой брат живет в суровом мире. Чтобы выжить, он научился от всех отгораживаться. Но со временем и при надлежащем терпении вы сумеете помочь ему понять свою ошибку.

Как я могла противиться подобной просьбе? Мне тяжело было представить предстоящие годы без дружеского общения, без любви и единения, которые, как мне казалось, я нашла. Мне было всего девятнадцать. Впереди простиралась вся жизнь, и мне хотелось разделить ее с человеком, за которого я вышла замуж.

– Если хотите, я с ним поговорю, – добавила Маргарита.

Я крепко обняла ее и кивнула.

– Простите, что лишь взвалила на вас новое бремя, – прошептала я.

– Ах, chérie, для чего еще нужны близкие родственники? Если бы не чужое бремя, чересчур тяжким могло бы стать мое собственное.

Мы расцеловали друг друга в щеки, и она пошла собирать вещи перед путешествием в Австрию.

Оставшись одна, я почувствовала, как постепенно отступает боль в моем сердце, и наконец поняла, что в нем есть место прощению.

* * *

Восемь дней спустя, после приема по случаю отъезда Маргариты, Филипп пришел ко мне. Я сидела за золоченым туалетным столиком, и Беатрис снимала с меня драгоценности. Увидев отражавшийся в зеркале силуэт в белом, я подняла руку, и мои фрейлины тут же исчезли.

Филипп помедлил в дверях, словно боясь перешагнуть порог. Я глубоко вздохнула:

– Можешь войти.

Филипп шагнул в комнату. Он выглядел столь же красивым, как и в день нашей первой встречи. В сапфирах на его камзоле отражалось пламя свечей, тщетно соревнуясь с голубизной его глаз и золотистыми волосами до плеч, слегка выгоревшими на солнце от частой езды верхом без шляпы.

– Зачем? – Я посмотрела ему в глаза.

– Что? – нахмурился он.

– Зачем? Зачем ты это сделал?

Он уставился в пол:

– Я же тебе говорил – я разозлился. Безансон показал мне письмо твоей матери, и я опять вспомнил слова отца, будто я ничего не стою.

– Понятно.

На мгновение я отвела взгляд. Я все понимала, как бы мне ни было неприятно. Филиппу отказали в монаршей независимости собственные Генеральные штаты, а затем его отвергли мои родители. Хотя у него никогда не было права просить их о подобном, он вовсе не собирался их оскорбить. Не мог он и признать, подобно мне, что пользующийся его благосклонностью верховный канцлер Безансон ввел его в заблуждение.

– Моя инфанта, – тихо сказал он, глядя на меня с разрывающей душу тоской, – я никогда еще ни у кого не просил прощения. Но теперь прошу его – у тебя.

У меня пересохло в горле.

– Я… я готова. Но ты должен кое-что мне пообещать.

– Что угодно.

– Никогда больше. Пообещай, что никогда больше так не поступишь.

– Обещаю.