Жена или жертва?.. - Филлис Уитни (2000)

Я принялась неуклюже растапливать камин. После нескольких бесплодных попыток это, наконец, удалось сделать, и яркие языки пламени охватили поленья. Я положила подушку на каминный коврик и уселась на нее, уткнувшись подбородком в колени и протянув руки к огню. Мои волосы рассыпались по плечам и в свете пламени засияли, как серебро. Перед сном Гленн всегда просил меня не заплетать их в косу. Он любил пропускать шелковистые пряди сквозь пальцы и зарываться лицом в их душистую массу.

Я люблю своего мужа! Искренне люблю. Но я не понимаю его, а иногда он даже пугает меня.

Я заплела волосы в толстую косу, чтобы они не так спутались. Утром придется расчесывать их самостоятельно, ведь Гленна не будет рядом, чтобы помочь мне в этом.

Именно волосы привели меня в «Высокие башни». Я всегда немного гордилась ими. Множество женщин путем всевозможных ухищрений добивались этого необычного платинового оттенка, мой же достался мне от природы. Отец говорил, что все остальное я унаследовала от Блейков — моя английская бабушка была хрупкой и изящной, — но волосы и глаза у меня были точно такими же, как у матери-норвежки. Меня назвали Бернардиной в ее честь, но, к счастью, отец понимал, что такое имя слишком длинно для ребенка, поэтому я стала просто Диной. Только один человек называл меня Бернардиной. А теперь я стала Диной Чандлер.

Дрова в камине весело потрескивали, и я стала понемногу согреваться. Вдруг сквозь треск пламени мне послышался шум автомобиля. Я подбежала к окну и тут же разочарованно отвернулась: никто не ехал по заснеженной дороге, никто не поднимался по ступенькам. Глупо было надеяться на это.

Снегопад усиливался, порывы ветра сотрясали стены и дребезжали оконным стеклом.

В доме тоже не было слышно никакого движения. Она закрылась в своей комнате, явно радуясь тому, что ей удалось напугать меня.

Счастлива ли я? Удовлетворена ли своим новоиспеченным браком? Наверное, все невесты в первое время испытывают сомнения, так что не стоит приходить в отчаяние от едва заметного неприятного привкуса в наших с Гленном отношениях? В них теперь чувствовалась какая-то странная холодность, словно снежная зима, лишила его веселой беспечности и уверенности в себе, которые раньше распространялись на все, включая и меня.

Мне не хотелось задумываться об этом, но взгляды, которые Гленн иногда бросал на меня, просто замораживали. Странно, но такие мысли приходили мне в голову только в его отсутствие. Когда же он был рядом, то заполнял собой все: комнату, дом, мои мысли и сердце. Я могла думать только о том, как безумно и нежно люблю своего мужа и как мне будет плохо, если он оставит меня. Я боялась этого не потому, что он давал повод предполагать, что собирается поступить так. Об этом не было и речи! Но когда появилась она, все изменилось, и именно это пугало меня. Я не понимала, в чем дело, и, чтобы успокоить себя, прибегала к воспоминаниям о нескольких последних восхитительных неделях, круто изменивших мою жизнь.

Сидя у камина, я закрыла глаза и попыталась во всех деталях припомнить день, когда Гленн появился в музее, где я работала, тем самым триумфально войдя в мою жизнь.

Мой отец, доктор Джон Блейк, был самым знаменитым университетским профессором-историком в Калифорнии. Его научные труды упоминались во всех справочниках, и каждая библиотека считала своим долгом включить их в свой фонд. Он привил интерес к истории и мне, но у меня он проявлялся несколько иначе.

Отца интересовали главным образом люди: мотивы их поступков, ошибки, победы и поражения, — то есть все, что можно было проанализировать с современной точки зрения. Я тоже интересовалась историческими личностями, но по-другому. Меня больше привлекали вопросы истории искусства: картины и скульптуры, которые создавали эти мужчины и женщины, жившие в прошлые столетия.