Я бы сказала, что люблю... - Элли Картер (2008)

— Лиза, ничего такого не будет, — шепнула я, но к тому времени на нас пялился уже весь второй курс.

— Так! Что тебе известно? — решительно вопросила Тина. — Твоя мама тебе что-то рассказала?

— Нет! — открестилась я, уже жалея, что вообще затеяла этот разговор. — Ничего я не знаю.

— И Соломон не просил у твоей мамы два вертолета, три пневматических ружья и два десятка бразильских паспортов?

Но прежде чем я успела ответить на этот нелепый вопрос, главные двери отворились, и в столовую вошли семиклассники, громко здороваясь — «bon jour» — одна из немногих фраз, которые они успели выучить. Второй курс тут же забыл обо мне и вернулся к увлекательному занятию этой недели — глазеть на Макей МакГенри.

Она первая, кто догадался сочетать черный лак для ногтей с белой блузой с круглым отложным воротником (это пока еще не проверенный факт, а только версия), бриллиантовое кольцо в носу тянуло на двадцать тысяч долларов. Но для постороннего наблюдателя она мало чем отличалась от нас. Макей вошла в зал так, словно была хозяйкой здесь (как обычно), взяла простой салат из зелени без заправки (как обычно) и подошла к нашему столику. Плюхнувшись рядом с Бекс, она сказала:

— Эта писклявая мелюзга раздражает, — и это уже было далеко не обычно.

До сих пор я слышала от Макей только замечания типа «Ты заслоняешь мне свет» или «Если вам понадобится пластика, попросите у моей мамаши телефончик хирурга». И вот теперь она сидит рядом и разговаривает с нами. Ведет себя, как одна из нас!

Лиза сказала:

— Je me demande pourquoi elle a decide a parler a nous aujourd'hui. Comme c'est bizarre![7] — Но я тоже не понимала, откуда у Макей такая разговорчивость.

Прежде чем я успела ответить, Макей отбрила Лизу:

— С тобой, недотепа, никто и не собирается разговаривать.

Я только было начала переваривать тот факт, что даже наследницы косметических империй, которых выперли почти из всех частных школ, могут прекрасно говорить по-французски, как Макей наклонилась к отпрянувшей от нее Лизе.

— Вот скажи, — продолжала Макей, безуспешно пытаясь изображать южный акцент, — как человек, которого все считают таким умным, может говорить такие тупости?

Лиза побледнела, потом покраснела, и на глаза у нее навернулись слезы. Я еще ничего не поняла, а Бекс подлетела к Макей, заломила ей правую руку за спину, другой рукой ухватила за бриллиантовое кольцо в носу. Все произошло так стремительно, что я успела только вознести краткую благодарственную молитву за то, что британцы наши союзники (будем надеяться, что повторения Войны за независимость не будет).

— Я знаю, что ты отстаешь от нас на три года, но позволь дать тебе один очень короткий, но важный урок, — прошипела Бекс по-английски (возможно, потому, что трудно угрожать на французском). Но случилось неожиданное: Макей улыбалась, почти смеялась — и Бекс растерялась.

В зале постепенно становилось все тише, словно кто-то понемногу убавлял звук. Когда даже учителя замолчали, Бекс все еще держала Макей, я, перегнувшись через стол, держала Бекс, а Лиза мертвой хваткой вцепилась во флеш-карточку, в которой были указаны пять самых вероятных мест в Санкт-Петербурге, где можно поискать черный рынок взрывчатки.

— Ребекка, — раздался позади мужской голос. Джо Соломон. Под его взглядом Бекс слегка отпустила руку Макей. — Как я понимаю, у тебя могут быть неприятности, — сказал он.

Это правда. Воспитанницы Академии Галлахер не дерутся вне стен спортзала. Мы не толкаемся и не даем пощечин. Но самое главное, мы не используем полученные здесь умения против сестер. Никогда. И то, что на Бекс не кинулись сразу с десяти сторон, еще раз доказывало, насколько все презирали и считали чужой Макей. Но мистер Соломон тоже был здесь чужаком. Возможно, именно поэтому он сказал: