Сестра моя Боль - Наталия Кочелаева (2013)

Когда Василий проснулся, то обнаружил себя лежащим в кровати, на грубых, но чистых простынях. Человек в белых одеждах обтирал ему лицо влажным платком. Платок пах уксусом. Васька чихнул, и человек в белом приветствовал его трескучей итальянской скороговоркой, абсолютно непонятной. Хорошо, что Василий преуспевал в языках и по латыни был первым учеником. Кое-как собрав известные ему слова, он объяснил, кто он и откуда. Человек в белом все понял и ответил тоже на латыни, на этот раз он говорил медленно, и Васька все понял. Он заболел. Его нашли монахи и приютили здесь, в гостеприимной обители. На корабль дали знать, но срочный фрахт не позволил команде ждать выздоровления помощника кока. Капитан обещал забрать его на обратном пути, а пока что препоручил заботам братьев-доминиканцев. Очевидно, они заботились о мальчике хорошо, и те пряно пахнущие отвары, что давали ему по утрам, тоже сделали свое дело, и через неделю Васька совсем оправился, а еще через неделю заговорил на итальянском. Это оказалось очень легко. Все же он был, несмотря на все испытания, совсем ребенком и порядком докучал монахам – иначе зачем бы они начали учить его, распределив между собой обязанности педагогов? Математику ему преподавал брат Винсент, фанатик с бешеными глазами инквизитора; в искусствах наставлял брат Себастьян, юный и нежный, как девушка, сам талантливый поэт; географии обучал брат Чезаре, обезноженный параличом толстяк, в прошлом сам объездивший весь мир, несший свет Христов языческим племенам. Брату Сальваторе полагалось читать воспитаннику курс богословия, но остановились они на пяти доказательствах[7], а вслед за тем перешли на изучение иных наук, к богословию имеющих отношение косвенное. Мальчик привязался к брату Сальваторе, его старое, словно выдубленное лицо, сухие, как у мумии, руки и нездешний свет на дне черных глаз внушили ему доверие, и он рассказал ему все о себе. Брат Сальваторе не только поверил, но и обрадовался:

– Бог привел тебя сюда, дитя мое. Отложим Кампанеллу и Экхарта, я научу тебя всему, что знаю сам. Тебе пригодится это горькое, тайное знание, ведь вся твоя жизнь будет борьбой со злом. Знаешь, нынче многие полагают, что дьявол существует только лишь в человеческих душах, что черную суть его составляем, словно мозаику, своими грехами мы все. Старые и молодые, дети и женщины, праведники и грешники… Я не вижу конца этому заблуждению и имею основания предполагать, что далее оно лишь укоренится и – увы! – слишком дорого обойдется человечеству! Чаю не дожить до этого момента…

Мальчик не ошибся в выборе. Брата Сальваторе в монастыре считали чудаком, почти еретиком, почти сумасшедшим. Но все прощалось ему – отчасти из-за преклонных лет, отчасти из-за того, что он был сказочно богат, и все его состояние со временем должно было отойти ордену. Вот каков был новый наставник послушника!

Монах-доминиканец, гордившийся древностью своего рода, учил его тому же, что и темная русская старуха Анисьюшка. Он огранил данный мальчику с рождения дар видеть, он научил его, как жить с этим, чтобы не сойти с ума и, самое главное, чтобы люди не сочли его безумцем. Потому что там, за стенами обители доминиканцев, шла другая жизнь и властвовали иные законы… Здесь же была тишина, нарушаемая порой глубокими аккордами органа, доносящимися из храма. По кельям таились шорохи и тени, из углов тянуло прелой сыростью. Монастырь наполнен был мрачноватыми тайнами и пронизан духом Средневековья. Обширный подвал, наполовину занятый под винное хранилище, наполовину заброшенный, таил свои неприятные секреты – то тут, то там виднелись вделанные в потолок и стену кольца и крюки. К ним приковывали кого-то? Или располагались здесь приспособления для пыток? Об этом знать не хотелось. Впрочем, узнав о страхах ученика, брат Сальваторе только рассмеялся.

– Некогда там хранили колбасы, окорока и сыры – дабы до них не добрались крысы, – а вовсе не подвешивали несчастных узников.