Золотой мираж - Джудит Майкл

— Хорошо, очень хорошо, — Клер погладила ее руку. — Ты становишься сильнее с каждой минутой, ты сама видишь. Ну, что мне тебе рассказать? Джина, Алекс и я, мы нашли тебя. Ханна тоже здесь, она приехала совсем недавно. Все люди, которые тебя так любят…

— Ой, как замечательно, — сказала медсестра, появившись рядом с кроватью, — Привет, Эмма, мы заждались, когда ты проснешься. Извините, миссис Годдар. — Клер отодвинулась, и сестра измерила давление и температуру у Эммы. Она проверила внутривенную жидкость, слегка поправила клапан на одном из пакетов, проверила поток кислорода, и взглянула на монитор, показывающий ритмы сердца и дыхания Эммы. — Добро пожаловать назад! — нежно и задумчиво сказала она. — У меня тоже дочь, — обратилась она к Клер. — Ей только что исполнилось пятнадцать. — Она помолчала, и Клер поняла, что пришло ей в голову. Ведь у нас у всех одинаковые кошмары, подумала она, у всех родителей в мире. Я ничего не могу сказать этой женщине такого, что бы она не знала сама: она видела многое, гораздо хуже, чем мою Эмму и гораздо хуже того, что я могу себе представить.

— Я позову врача, — сказала сестра. — Она здесь, в больнице, придет через несколько минут.

— С Эммой теперь все хорошо, да? — спросила Клер. — Теперь, она уже очнулась…

Сестра замялась:

— Я не знаю. Иногда бывают повреждения, которых мы не можем заметить… Я не могу сказать точно, миссис Годдар, врач скажет вам много больше. — Она наклонилась над кроватью. — Держись, Эмма, ты все делаешь правильно.

Эмма пыталась понять, что же случилось. Ее горло болело. Все болело, особенно в желудке, как будто он был изранен изнутри, будто она упала откуда-то или с кем-то дралась, но она не могла вспомнить этого ужасного падения, и она никогда в жизни ни с кем не дралась. Но все болело, и из-за этого она чувствовала себя какой-то отяжелевшей, но вместе с тем пустой и бездумной, точно так же, как когда она долго не ела, а потом они с Бриксом сидели в спальне и нюхали кокаин, включив телевизор и приглушив звук. Она почувствовала, что перестала быть связанной с чем-либо, даже с самой собой. Эммы больше нет: она исчезла. Она пошла на ужин с Бриксом и исчезла.

Она испугалась. Вот она я! Я здесь! Я — Эмма! Но слова оставались запертыми внутри. Она слышала, как говорят ее мать и медсестра, но ее собственного голоса не было. У нее больше не осталось голоса, у нее ничего нет. Она — пустая скорлупа, ломкая и отяжелевшая от усталости, настолько отяжелевшая, что не может пошевельнуться, она даже не может поднять руки.

Ужин с Бриксом. Она вспомнила: они с Бриксом пошли на ужин и он сказал ужасные вещи. Она не могла вспомнить, что именно, но знала, что это было нечто жуткое. Она не могла вспомнить ничего, кроме холодного лица Брикса и официанта, который обеспокоенно смотрел на нее, отодвигая столик.

Брикс. Ее губы сложились в это слово.

— Его здесь нет, — сказала Клер кратко. — Я не знаю, где он. Мы нашли тебя в твоем номере в отеле, Эмма, одну, никого с тобой не было. Ты была очень больна… Что-то случилось, и ты заболела.

Эмма закрыла глаза. Я умираю, умираю, умираю…

— Эмма! Открой глаза! Пожалуйста, Эмма, с тобой все будет хорошо, ты поправишься, послушай, я здесь, я тебе помогу, но ты должна снова открыть глаза…

— Извините, миссис Годдар. — Рядом с Клер стояла врач. — Была бы вам признательна, если вы подождете в комнате ожидания несколько минут — это недолго, а потом вы сможете вернуться.

— Но я хочу знать, все ли с ней в порядке…

— Я поговорю с вами после того, как осмотрю ее. Извините, миссис Годдар, но сказать вам до тех пор я ничего не могу.

Клер медлила, глядя на закрытые глаза Эммы, на то, как снова ее лицо становится застывшим. Но врач стояла перед ней, склонилась над Эммой, и тогда она, чуть помешкав, вернулась в комнату ожидания.

— Ну? — спросила Ханна.