Бриллиант - Марна Келлог (2005)

Подав напитки: горячий чай для нее и черный кофе для него, — я вернулась к себе и скрестила пальцы.

— …итак? — спросила я двадцать минут спустя, едва Одесса удалилась.

Оуэн пожал плечами:

— Не стоит заранее радоваться, но она собирается распределить коллекции между тремя фирмами, так что мы определенно в деле. Особенно во всем, что касается драгоценностей. Благодаря русским у нас репутация истинных экспертов. Посмотрим.

— Она напоминает мне Кубла Хана[15].

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, она не только похожа на монголку, но и выглядит так, словно может причинить боль, не находишь?

— Кому? — осведомился Оуэн с плотоядной улыбкой.

— Определенно тебе.

— По-моему, ты спятила.

— Да ну? Советую поостеречься. Не успеешь оглянуться, как она свяжет тебя, вырвет сердце и съест, прежде чем ты поймешь, что тебя всего лишь намеревались поцеловать.

— Знаешь что?

Оуэн обнял меня и вдавился в мое бедро.

— Что?

— Я только и думаю что о тебе.

— Вздор!

Но потом он поцеловал меня, стал ласкать, снял жакет и лифчик одним плавным движением, так что я ему поверила.

Через несколько минут Оуэн попросил соединить его с Гилом.

— У меня кое-какие сведения, — объявил он без предисловий. — И план тоже. Она в жизни не поймет, что ей врезало по башке.

Кубла Хану предстоит столкнуться с Годзиллой. Бедная Одесса!

Глава 47

Наше взаимное увлечение граничило с безумием. Мошенничество. Бомба. Драгоценности. Напряжение все нарастало. Наша известность росла. Мы стали кем-то вроде рок-звезд. Куда бы мы ни заглянули: «Гринз» или «Уилтонз», «Кэприс» или «Маркс», выпить мартини в маленьком баре в «Дьюкс» или провести уик-энд в Кливдене, ставшем нашим традиционным убежищем, люди непременно подходили к Оуэну, расспрашивали о взрыве, русских драгоценностях, рассуждали о беспрецедентных мерах охраны, которые он будет вынужден предпринять в будущем. Оуэн распускал хвост, пыжился, довольный всеобщим вниманием. Я грелась в лучах его славы, повторяя себе, что для меня это почти все равно что пламя страсти.

Секс становился все более пылким и изощренным. Я пользовалась всеми преимуществами долгого постельного опыта Оуэна. Он соблазнял меня. Ласкал. Доводил до невиданных высот экстаза. Боготворил. Обожал.

— Я люблю тебя, Кик, — вдруг сказал он.

Мы сидели за «нашим» столом в «Кэприсе», ставшем «нашим» рестораном. Официант только унес устричные раковины и наполнил бокалы оставшимся в бутылке шампанским.

— Что?

— Я сказал, что люблю тебя.

— Не говори глупостей.

— Чего ты боишься?

— Ничего я не боюсь.

— Почему не хочешь видеть, как прекрасно мы друг другу подходим?

— Это длинная история, Оуэн. Давай оставим все, как было.

— Послушай, дела обстоят так: я в тебя влюблен. Но… — Он протестующе поднял руки. — …при этом я не требую, что ты должна меня любить. Но вот что я тебе скажу: в один прекрасный день ты тоже полюбишь меня, потому что, если я чего-то захочу, не успокоюсь, пока не добьюсь своего. И знаю, что рано или поздно ты поддашься моим чарам.

— Нет, ты — это что-то, — рассмеялась я.

На ужин нам подали варенную на пару белую спаржу, седло ягненка, такое нежное, что мясо отделялось от костей при малейшем прикосновении вилки, шпинат с маслом и жаренный с чесноком картофель. Оуэн даже сам заказал вина: «Кот-Роти Брюн э Блонд» урожая восемьдесят третьего, прекрасное вино с виноградников Роны, прекрасного года, и «Луи Бовар Совиньон Вилетт» урожая девяносто восьмого года.

— Конечно, оно швейцарское, — заметил он, — но идеально идет к спарже.

(Сразу скажу, что в этом он оказался прав.)

— Смотрю, ты быстро учишься, — похвалила я.

— Стараюсь.