Полина - Александр Дюма (1994)

— Так поволочись за нашей прекрасной англичанкой; твой слуга принял меры, чтобы она не была жестока. Клянусь честью, вот славный малый. Возьми, мой милый.

Макс дал малайцу горсть золота.

— Великодушен, как вор! — сказал граф.

— Хорошо, это не ответ, — возразил Макс, вставая. — Хочешь ты эту женщину или нет?

— Не хочу!

— Ну! Так я беру ее.

— Постой! — закричал Генрих, протягивая руку. — Мне кажется, что и я здесь что-нибудь значу и что имею такие же права, как и другой… Кто убил мужа?

— В самом деле, он прав, — сказал, смеясь, граф.

При этих словах раздалось стенание. Я оборотила голову в ту сторону, откуда оно исходило: женщина лежала на постели у колонн, связанная по рукам и по ногам. Внимание мое было так поглощено графом, что я и не заметила ее сначала.

— Да! — продолжал Макс, — но кто ожидал их в Гавре? Кто прискакал сюда, чтобы известить вас?

— Черт возьми! — сказал граф. — Вот что становится затруднительным, и надобно быть самим царем Соломоном, чтобы решить, кто имеет больше прав — шпион или убийца?

— Надобно, однако, это решить, — сказал Макс. — Ты заставил меня думать об этой женщине, и вот я уже влюблен в нее.

— И я также, — сказал Генрих. — Но так как ты не думаешь о ней, то отдай ее тому, кому хочешь.

— Чтобы другой донес на меня после какой-нибудь пирушки или, как сегодня, не знал сам, что делает. О! Нет, господа. Вы оба красивы, оба молоды, оба богаты: вам нужно только десять минут, чтобы поволочиться. Начинайте, мои Дон-Жуаны!

— В самом деле, ты внушил мне прекрасную мысль, — сказал Генрих. — Пусть сама она выберет того, кто ей больше нравится.

— Согласен! — отвечал Макс, — но пусть поспешит. Изъясни ей это ты, говорящий на всех языках.

— Охотно, — сказал Гораций. Потом, обратясь к несчастной женщине: — Миледи, — сказал он на чистом английском языке, — вот два разбойника, мои друзья, оба из хорошей фамилии, что можно доказать на пергаменте, если хотите, которые сначала промотали свое состояние, потом, находя, что все дурно устроено в обществе, возымели мысль засесть на больших дорогах, по которым оно проезжает, чтобы исправить его несправедливости и пороки и уравновесить его неравенства. Пять лет уже, к величайшей славе философии и полиции, они свято занимаются исполнением этой обязанности, которая доставляет им средства пофигурировать самым блистательным образом в салонах Парижа и которая приведет их, как это и случилось со мною, к какому-нибудь выгодному супружеству. Тогда они перестанут играть роли Карлов Моров и Жанов Сбогаров. В ожидании этого, так как в замке никого нет, кроме жены моей, которой я не хочу дать им, они покорнейше умоляют вас избрать из них того, кто вам больше нравится; без того они возьмут вас оба. Хорошо ли я выразился по-английски, сударыня, и поняли ли вы меня?

— О! Если вы имеете какую-нибудь жалость в сердце, — вскричала бедная женщина, — убейте меня! Убейте меня!

— Что говорит она? — бормотал Макс.

— Она отвечает только, что это бесчестно, — сказал Гораций, — и признаюсь, я несколько согласен с нею.

— В таком случае… — сказали вдруг Генрих и Макс, вставая.

— В таком случае делайте, что хотите, — отвечал Генрих. Он сел, налил себе стакан шампанского и выпил.

— О! Убейте меня! Убейте! — вскричала опять женщина, увидев двух молодых людей, готовых подойти к ней.

В эту минуту то, что легко было предвидеть, случилось: Макс и Генрих, разгоряченные вином, оборотились один к другому и, раздражаемые одним желанием, бросали друг на друга гневные взгляды.

— Итак, ты не хочешь мне уступить ее? — сказал Макс.

— Нет! — отвечал Генрих.

— Ну! Так я возьму ее!

— Посмотрим.

— Генрих! Генрих! — сказал Макс, скрежеща зубами, — клянусь тебе честью, что эта женщина будет принадлежать мне.

— А я клянусь жизнью, что она будет моя, и, верно, я дорожу больше своей жизнью, нежели ты честью.