Полина - Александр Дюма (1994)

Тогда-то я стала сожалеть, что отпустила свою горничную. Ужас — чувство столь малорассудительное, что он возбуждается или уменьшается без всяких побудительных причин. Существо самое слабое — собачка, которая ласкается к нам, дитя, которое нам улыбается, — оба они, хотя не могут защитить нас, в этом случае служат опорой для сердца, если не оружием для рук. Если бы со мной была эта девушка, не оставлявшая меня в продолжение пяти лет, в преданности которой я была уверена, то, без сомнения, весь страх мой исчез бы; между тем как одной мне казалось: что я обречена на погибель и ничто не может спасти меня.

В таком положении я провела часа два — неподвижная и бледная от ужаса. Часы пробили десять, потом одиннадцать, и при этих звуках, столь естественных, я прижималась каждый раз к подлокотникам своего кресла. В половине двенадцатого мне послышался отдаленный шум выстрела из пистолета; я привстала немного, прислонясь к камину; потом, когда все стихло, упала в кресло, откинувшись на спинку. Я провела таким образом еще некоторое время, не смея отвести глаз от того места, на которое они были устремлены, чтобы не встретить какой-нибудь причины действительного страха. Вдруг показалось мне среди этой совершенной тишины, что ворота, находившиеся против крыльца и отделявшие сад от парка, заскрипели на петлях. Мысль, что приехал Гораций, изгнала в минуту весь мой ужас, и я бросилась к окну, забыв, что ставни были заперты; хотела отворить дверь, но по неловкости или из-за предосторожности малаец запер ее, уходя: я была пленницей. Тогда, вспомнив, что окна библиотеки, подобно моим, выходили также во двор, я отодвинула засовы и по одному из тех странных побуждений, которые производят величайшую храбрость после сильной робости, вошла туда без свечи, потому что приехавшие в это время могли быть и не Гораций с его друзьями и свет в комнате показал бы, что в ней живут. Ставни были только притворены; я открыла одну из них и при свете луны ясно отличила человека, отворявшего одну половинку ворот и державшего их полурастворенными; между тем как двое других, неся предмет, которого я не могла рассмотреть, проходили ворота, затворенные тотчас за ними их товарищем. Эти три человека вместо того, чтобы идти к крыльцу, обошли вокруг замка; но так как путь, по которому они следовали, приближал их ко мне, то я начала отличать форму тяжести, несомой ими: это было тело, завернутое в плащ. Без сомнения, вид дома, могущего быть обитаемым, подал какую-то надежду тому или той, кого похищали: род борьбы завязался перед моим окном; в этой борьбе показалась одна рука, она была покрыта рукавом платья. Итак, нет никакого сомнения, что жертвой была женщина… Но все это происходило очень быстро, рука, схваченная одним из троих незнакомцев, исчезла под плащом, потом все скрылись в тени тополевой аллеи, ведущей к небольшому запертому павильону, открытому мной накануне посреди дубового леса.

Я не могла узнать этих людей; заметила только, что они одеты были крестьянами; но если они точно были ими, то каким образом вошли в замок? Как достали ключ от ворот? Было ли это похищение или убийство?.. Я ничего не знала. Но, наверное, то или другое. Впрочем, все это было так необъяснимо и так странно, что несколько раз я спрашивала себя: не нахожусь ли во власти сновидения? Впрочем, не слышно было никакого шума, ночь продолжала свое тихое и спокойное течение, и я стояла у окна, неподвижная от ужаса, не смея оставить своего места, чтобы шум шагов моих не пробудил опасность, если она мне угрожала. Вдруг я вспомнила о потаенной двери, об этой таинственной лестнице; мне показалось, что я слышу глухой шум в этой стороне; я бросилась в свою комнату и заперла засовами дверь; потом почти упала в кресла, не заметив, что в мое отсутствие одна свеча погасла.