Арифметика подлости - Татьяна Туринская (2016)

Тем не менее, эта часть ее многоликой жизни была очень важна. В конце безрадостного туннеля ее ждала торжественная смена фамилии, а значит, статуса. Ради этого она вытерпит и прогулки под луной, и дурацкие стихи, которые ей в школе надоели до оскомины. Даже неловкие объятия и поцелуи в щечку потерпит.

Другая часть радовала не только «физикой тела», но и тайной: об этом знали лишь они с Пертуховым. Андрюша был весьма недурен во всех отношениях, но не больше: половым гигантом не назовешь. А хуже всего, что тот никогда не мог сразу приступить к делу. Ему непременно нужно было поговорить о жизни, обсосать косточки коллегам. Даже если говорить было не о чем, он старательно искал тему для разговора, будто ему было неловко просто так стащить с Оленьки трусы. Дорогие, между прочим! Ненавистные «Пятилетки» отправились в мусорку, едва она обслужила первого клиента.

В общем, Андрей был вполне неплох, но не более. Пожалуй, единственное, чем ее так радовала эта часть жизни – тайна. Ее тайна от матери. Сознание того, что мать бы ее удавила, если бы догадалась, что каждую неделю целый час Оленьку бесплатно приходует какой-то там нищий учитель. Одно это придавало их с Пертуховым роману той же остроты, что и незабываемое приключение с Бубновым.

Третья часть была уже сплошной тайной. Причем не для матери, а для самой Оленьки. И это было восхитительно! Никогда нельзя было предугадать, какой сюрприз ждет ее на сей раз. Бывало, ее постигало полное разочарование, но редко. Радостей случалось больше.

Самое чудесное – дома никто не ждал от нее бестолковых разговоров. Поцелуи тоже никого не интересовали. Время – деньги. В прямом смысле. График расписан поминутно: между клиентами десять минут на умыться-отдохнуть, и снова за работу. Денег много не бывает, как говорит мама. Телесной радости – тоже. Это уже Ольгин девиз.

Едва за последним клиентом закрывалась дверь – и мать давала выход скопившейся злости: за собственную невостребованность, за то, что дочь мало того что слишком громко выражала клиенту восторги, но и после его ухода не могла скрыть довольную ухмылку. Но теперь Оленьке ее гнев только в радость. Обожравшись торта, хочется солененького. Так и ей – после целого вечера секса мать привносила немного перчика в Ольгину идиллию: и тряпкой по морде бывает приятно, если вовремя.

Никто не спрашивал ее, счастлива ли она. Жаль. Впервые в жизни она могла бы уверенно сказать: «Да!»

Даже предательство Маринки забылось. Вернее, перестало восприниматься так остро. Что ж, Оля проиграла – бывает и такое. Маринкина подлость ее в чем-то даже восхищала: высокий класс, вот у кого учиться нужно! Если подвернется оказия – Оленька тоже кому-нибудь козу подстроит.

Нет в мире большей радости, чем чужие слезы. Даже если это слезы собственной матери. Чем той больнее, тем слаще дочери: мало она унижений натерпелась? Мало ее до сих пор грязной тряпкой по роже охаживают? Она же научилась удовольствие от этого получать. Значит, и мать сможет. Выходит, Оля ей только помогает познать новые радости – старых-то уже не будет.

Она мстила матери ежедневно. Но беззлобно. Скорее мелко пакостила, чем мстила по-настоящему. Маму Оленька любила. Теперь, кажется, еще сильнее, чем раньше.

Да и как ее не любить? Если нужна Оленька в этом мире кому-нибудь по-настоящему, так только маме. Все эти кобели… Даже Дзюбинскому она на фиг не нужна! Он любит не ее, а свою мечту. Придумал себе Высокий Идеал, и добросовестно ему поклоняется, даже не пытаясь понять Ольгину душу.

Интересно, как бы он отреагировал, если бы узнал о ее маленьких тайнах? Наверняка бы не обрадовался. Эх, ну что за жизнь ее ожидает под его фамилией? Тоска. Никаких неожиданностей, никаких силовых приемчиков. Кофе в постель по утрам, а потом до ночи одна сплошная поэзия. А перед сном, небось, отымеет ее скромненько, чтоб не ранить ее тонкую душевную организацию. Да и то пару раз в неделю, чтоб не особо докучать своими домогательствами.