Сердце ангела - Людмила Бояджиева (1998)

— Ну, например, лично мне страшно любопытно, какой вы были в школе перед тем, как стать «Мисс Америка»? Что это за чувство — быть самой-самой, привлекать всеобщее внимание?

— Да с чего вы взяли? На школьных балах святого Валентина царила Ракель Уорнес — кокетливая, живая, острая на язык. За неё и мальчишки дрались. Сейчас у Ракель трое детей, муж коммерсант… А меня… меня вроде не замечали даже… Ну, воспринимали вроде как портрет в музее.

— Не верю. Вы морочите мне голову, Виталия.

— Ну… — Она неопределенно пожала плечами. — Был один, — Нани. Он жил в доме напротив, всегда сидел на террасе и рассматривал меня в подзорную трубу. Я думала, он не в себе. А потом мы подружились, — оказалось, Нани не просто рассматривал меня, а рисовал. Цветными мелками, углем, акварелью. Сидел в своем кресле и рисовал. У него от рождения было что-то с ногами. Именно он внушил мне мысль о красоте. Да, да. Когда я смотрела на его рисунки, то начинала верить в свое призвание. «Ты должна радовать людей. Радовать просто тем, что существуешь, что на этой земле возможно совершенство», — так говорил он. И я стала участницей конкурса. Но… Все это было ужасно, — Вита закрыла глаза. — Просто ужасно.

— Парень, конечно, влюбился в свою модель.

Вита кивнула:

— Но не только он. Ален был на три года старше брата и во всем противоположность — силач, спортсмен, кумир девиц. Он и не обращал на меня внимания, пока не заметил, что творится с братом, и словно заразился — стал ходить за мной как тень. Поджидал в переулке, забросал записками… Даже пел под гитару и совсем неплохо, в стиле Маккартни. А потом уговорил меня прокатиться на мотоцикле — такой огромной железке, грохотавшей на весь квартал… Мы целовались у реки, отбиваясь от комаров… И я сбежала.

— Он был слишком груб?

— Тот парень был совсем чужой. Это понятно? Для меня — чужой. Я чувствовала, что никогда не смогу полюбить такого… В общем… — Вита нахмурилась. — Ален никогда не сумел бы сказать так, как этот герой у Куприна… Не будем больше об этом, ладно?

Вита бодро поднялась и зашагала по комнате. Ей не хотелось вспоминать тот вечер, когда в её комнату ввалился пьяный Дженнингс. Это случилось в день её рождения.

— Пятнадцать лет — совсем готовая телочка. — Он больно сжал её запястья. — Ты же понимаешь, детка, что должна подружиться со мной.

Вита понимала: должно произойти неизбежное, и посильнее зажмурила глаза… Но когда руки мужчины стали бесцеремонно обшаривать её тело, нога согнулась сама собой, саданув нападавшего в пах…

Она пролежала до рассвета, свернувшись клубочком, с пульсирующей болью в животе и разбитых в кровь, распухших губах. Она не могла заплакать, задыхаясь от ненависти и придумывая самую страшную месть. Месть этому страшному миру, вынуждающему к жестокости.

Над её кроватью не висели полотна Веласкеса. В тесной комнате едва помещался небольшой комод, а на нем большая, во весь журнальный разворот, картинка: в прозрачных небесах с бледными предрассветными звездами парит летучий корабль под белыми, наполненными ветром парусами.

Нет, это было не в её жизни. Это не имеет никакого отношения к Виталии Джордан. Вита отошла от окна, за которым сквозь решетчатые прорези в металлических ставнях хмурился снежный декабрьский день.

— Завтра я буду в Нью-Йорке… Предстоит здорово повертеться. Сразу три контракта, а через неделю дефиле в Париже… Потом Япония и снова Франция. Да я, практически, живу в самолете.

— Вам нравится работать или зарабатывать?

— Чисто коммунистический вопрос. Работы без заработка не бывает. Заработок делает труд более привлекательным… Только для меня это не обязательно. Ведь я не из бедной семьи. Нужда не тянула ко мне костлявые руки… Если бы люди очень нуждались в моей помощи и не могли бы оплатить её — я бы не стала думать о деньгах.