Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Это в каких же местах-то? — встрепенулся Родион. А Михневич как-то враз улыбнулся и сказал:

— Извините, не по-уставному, Родион Никодимыч, я ж Березовский.

И тут до Родиона дошло.

— Панас? Панаска?? — Он рывком преодолел два шага, и они крепко обнялись.

— О, командир земелю встретил!! — громко проговорил Горбунов. — Дело хорошее!!

А Родион, расцепив руки, разрешил всем разойтись, сам торопливо спросил:

— Моих видел?

— А как же, они же с Лешим самые лучшие разведчики у моем отряде были.

— А мне только сегодня письма отдали от них, вот и газетку прислали.

— Товарищ старший лейтенант, нам газетку-то не покажете? — поинтересовался старшина.

— Да, только поаккуратнее!! — он передал старшине газету с портретом сынов, а сам тормошил Панаса, расспрашивая обо всех и всем.

Разведчики осторожно и бережно читали газетку, вглядывались в серьезные лица пацанят и удивлялись, что такие мелкие, а уже заслужили награды.

— А младший-то чистый батя, — переговаривались они, не мешая командиру разговаривать с земляком.

Много узнал Родион о жизни сельчан в оккупации, расстраивался, хмурился, переживал, смеялся над проделками отца и полностью пошедшего в него старшего сына, но была откуда-то у него твердая уверенность, что жив его неугомонный батька.

— Знаешь, Панас, не удивлюсь, если батя ушел с нашими, отступающими, ну не такой он человек, чтобы пропасть в лесу, где он как дома. Этот же прохиндей — воюет где-нибудь при лошадях. А Глафиру я часто во сне вижу — печальную, теперь понятно, почему. — Родь, ты за пацанов не переживай, они у пригляде, там Лешай, знаешь, как Бунчука за них лупил? Краузе-старший тоже не дозволял внуков фройнда забижать, а потом вот немец спас Гриньку. Бунчук пьяный был, ну и отмахнулся от немца-то, а тот важная шишка из Берлину, ну и повесили через два дня сволочугу, недобитую тогда твоим батькой. А хлопцы твои, ох и молодцы. Василь — чистый прохфессор растеть, от будет умнейшая голова. Я не застал, як он заговорил, но видно твоё письмо сильно его встряхнуло, вишь, теперь не немой. Ох, Родя, нам обязательно дожить надоть до Победы!!

— Когда она ещё будет, эта победа, Белоруссия даже не очищена от этих сук.

— Родь, ты у нас навродя не болтливай, — понизил голос Панас, — от я тебе точно скажу, но молчи, Родя, штоб особисты не упекли куды. Будеть Победа, Родь, у самом Бярлине у мае сорок пятого. Молчи! — сказал Панас, видя, как вскинулся Родион. — Это у Лешаго пред самою войною, у тридцать девятом-сороковом беглый был (я пока два года у оккупации был, нормальную речь позабывал. Нельзя было чисто и правильно гаворить, местный же). Знаешь же нашего Лешаго, подобрал полумертвого, выходил — а тот какой-то чи предсказатель, чи ведун, так вот он ему тогда ещё сказал, что будет много горя и беды для нашего народа. Но выстоит страна, и в первых числах мая сорок пятого будет Победа. Леший, ты же знаешь, мужик недоверчивый — ну наболтал полудохлый, мало ли, а потом как случилось все, вспомнил слова того. А пришлый сказал — от города с ненавистным ему лично именем и начнется наша победа!! Вот когда у Сталинграде дали по зубам и погнали их, а потом летом у Курску вломили, от тогда Леший и сказал мне и паре людишек надежных, что вот так-то и будет.

Ну не мог Панас рассказать Роде всей правды, зачем, все равно не поверит и не поймет, это потом, если живы будут, посля войны, может, и можно, а пока надо молчать.

Родя внимательно-внимательно выслушал и долго молчал.

— Хорошо бы увидеть, как этих гадов изничтожили!!

— Доживем, Родь, точно, я вот знаю, не может Никодимовская порода пропасть…

Родион помолчал опять, что-то явно прикидывая: