Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

Иван пошел с Гринькой до деда Ефима, тот довольнешенек, крутился возля солдатиков, ведя любопытные и познавательные разговоры — все уже знали что скрипить и воеть новая орудия — «Катюша», которая даёть хрицам прикурить.

Гринька закричал:

— Дед, хади сюды. Тута твой крестник пришол!

— Який ешчё крестник? — пробормотал дед, повернулся и застыл, потом отмер:

— Командир, живой? Егорша, Егорша хади сюды! Ай, и впрямь крестник. Ребяты, ён жа у сорок первам не живой совсем был, ёны вон тама на бугре хрицев до последнего стреляли, мы жа их, — дед всхлипнул, — усех тута схоронили, молодыя усе. А яго, — он кивнул на смущенного Ивана, — яго по стону определили, взрывом у кусты закинуло, от, жив остался.

Дед обнял Ивана, а тот горячо благодарил его.

— Ай, сынок, знать, не суждено тебе погибнуть, вот увидишь, жив останешься. Примета есть такая — у гостях у старухи с косой побыл и вярнулся, значить, жить будешь долго!!

Ефимовна потрясенно переводила взгляд с Лешего на Матвея…

— Леш, это же..? Невероятно?? Одно лицо, только мальчик худенький!

— Да, Марья, это мой, чудом найденный и чудом же выживший — сын. Спасибо Варе с её таблетками, они не только Василя, а ещё многих поставили на ноги.

Гринька и Василь дружно вздохнули.

— Ничего, ребятки, вы-то точно доживете! — произнес непонятную фразу Леший, а Гринька, неунывающий и не лезущий в карман за словом — только огорченно покачал головой.

Как тяжело было отпускать Лешему своего сына… знает только он сам. Отец и сын, молча обнявшись, стояли долго-долго.

— Ждать буду, Матюша, всю оставшуюся мне жизнь, может, и сбережет тебя моя отцовская любовь, ты, сын, пиши мне, вон, на Крутовых.

Как смотрел Лавр на уходящих ребят, долго потом кряхтел и утирал глаза — пока никто не видел.

Жизнь сразу же завертелась колесом. В освобожденных районах начали разминировать поля — торопились по сухой погоде успеть засеять озимыми, чтобы рожь уродилась. Первыми в Березовке саперы проверили все поля усадьбы Краузе, а вот в самом доме обнаружили много чего из тех сюрпризов, что взрываются.

— От гад, змеюка, Фридрих, гаденыш, яго это работа, то-то ён усё туды и приезжа! — ворчал вездесущий, забывший про прострелы, дед Ефим, некогда стало на печке ворчать, надоть дела делать.

— Счастье, что мальчишки не залезли, — попыхивая дедовым самосадом-горлодером, говорил пожилой уже старшина, старший у саперов. — Мальчишки, они любопытные, всегда стараются нос засунуть, куда не следует.

— Да они, можеть, и наладилися, так энтот, сынок хозяйский до последнего бывал тута, а хто ж станеть лезти, зная его поганую натуру.

Саперы разминировали все и через неделю уехали, а бабенки, ребятня постарше и деды взялись за пахоту. Наезжал к ним однорукий, болезненого вида секретарь райкома — Илья Никифорович, назначенный только что, бывший у мирное время агрономом у Беларуси, што ешче под немцем была — бабы его жалели, а он, толковый мужик, присоветовал, как лучше вспахать и засеять поля. И пахали до самых поздних сумерек, две их худые, лядащие лошаденки выбивались из сил, но тянули плуг.

Стешу назначили бригадиром, а вот правой её рукой стал Гринька. Стеша убегала покормить Дуняшку, а Гринька, с неизменной цигаркой командовал бабами. И так лихо у него получалось, что как-то незаметно его стали звать Родионычем.

Особенно после того, як до них приехали хфотограф и корреспондент газеты, аж из самого Бряньску.