Уставшие солдаты располагались на ночлег, тут и там слышался стук молотков и топоров, это соскучившиеся по мирной работе руки солдатские кололи дровишки, подколачивали отскочившие доски, заменяли прогнившие на крылечках — солдаты как могли помогали бабам.

Топились все деревенские баньки, у полевой солдатской кухни толпились ребятишки, и повар от души накладывал им солдатской каши.

— Нет, малышка, так не пойдет, — гудел пожилой повар маленькой девочке, у которой не было ни миски, ни какой другой тары, и она подставила руки.

— Вась, дай-ка котелок!!

Наложил в котелок каши и сказа:

— Только принеси его обратно.

— Спасибо, дяденька, я матку накормлю и принясу, ёна не встаёть савсем.

— Ох ты, Вась, добеги до медсестрички, пусть глянет на болящую, ты, малышка, скажи, где живешь-то??

— Дядь Петя, — всунулся счастливый Колька — уже знавший как звать повара, — я провожу.

А медсестричка разговаривала с Василем:

— Мальчик, ты должен заговорить, вот увидишь, за нами пойдут другие, если будет палатка с крестом медицинским, ты, Гриня, пойди к любому доктору, он посмотрит братика, может, чего подскажет, дельного!! Ох, какие у него глаза, чисто васильки!

К вечеру пришли из леса Леший, Степанида и Пелагеюшка, опять были слезы, девушек уже и не надеялись увидеть, а они обе живые и с детушками.

Василь как-то враз прилепился к маленькой Дуняшке, а Гринька с такой тоской глядел на неё, вздыхая:

— Чистый батька, Игарек!

Разбирая угол в шлепеневской избе, солдаты нашли маленького мальчика, с месяц от роду. Когда пожилой старшина вынес едва пищащий сверток, толпящиеся вокруг деревенские сразу смолкли. Потом ахнула Стешкина бывшая свекровь:

— Батюшки, этта ж Милка сволочь сваво дитя бросила?

— Да ён же немчура клятая! — закричала бабка Савельевна. — Та яго надоть за ноги и об…

— Тихо, бабоньки! — перекрыл начавшиеся крики старшина. — Этот малыш совсем не виноват, что его родители оказались сволочугами, какой он немчура, вон еле пищит от голода. Покормить бы его!

И тут всех удивила Пелагея.

— Давайте его мне, где один там и второй вырастет, не хвашисты же мы в самом деле.

— Точно, не та мать, что родила, а та, что воспитала! Ай, девочка, какая ты молодчина! Поймите, сельчане, он в своей жизни ничего не сделал плохого, разве только меня обмочил, — засмеялся старшина, и вслед за ним засмеялись сначала робко, а потом все смелее и сельчане.

— Вот и хорошо, мы тебе, девочка, чем сможем — поможем, как назовешь-то сынка?

— А как Вас!

— Ох, ты! — подкрутил ус старшина. — Тезка, значит, будет мне, жив останусь — навещу непременно после войны. А зовут меня Андрей Никитович.

— От и будет у тебя, Пелагеюшка, Сергей и Андрей у сыновьях, бабы, неуж не поможем ростить мальцов? — воскликнула Ефимовна.

— Чаго уж тама! — Поддержала её Марфа Лисова. — Где усе, тама и энтот, приблудыш! Дитё и в самом деле — безвинное. А сироту пригреть — дело Божие!

Долго не могла уснуть взбудораженная деревня, и спали впервые за два долгих жутких года — спокойно, теперь можно было ходить с поднятой головой — наши же у деревне!!

Поутру провожали танкистов, низко кланялись им, желали уцелеть и возвращаться хоть поранетыми, но живыми, у родные хаты.

Андрей-найденыш оказался светленьким, с голубенькими глазками.

— Ну вот, Полюшка, — гудел Леший, — один внук на Сяргея помахивает, а второй на тебя, я теперь такой богатый дед — четыре внука и одна девочка.

— Як чатыри? — спросил Гринька.

— Так, ты с Василем, и два Гончаровых — Сергеевича, и Дуняша.

К обеду в деревне появились партизаны — Панас, Матвей и Иван — пришли до завтрашнего утра.

— Утром у Раднево, на призывной пункт и на хронт.