Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

А в лесу, у Лешего в схороне шла напряженная работа. Молодежь с утра до вечера разбирала оружие, чистила, смазывала, что-то ремонтировала… собранное, как оказалось хитрющим дедом Гриньки-Никодимом. Он при отступлении наших не только грибы собирал — грибы были так, для отвода глаз. Как истинный и истовый грибник, кошелку грибов набирал за полчаса, а остальное время посвящал поиску и схорону оружия. Естественно, прятал надежно и основательно, знал обо всем этом, нет, даже не Леший — в те дни при всеобщей неразберихе «надо было спяшить, пока хрицы не припёрлися», — а… его неугомонный и совсем мелкий внук — Гриня… Когда Игорь услышал об этом, у него пропали все слова, он только открывал и закрывал рот.

Даже Леший проникся:

— Ох, Гриня, ты истинный внук своего непредсказуемого деда. Вот теперь я совсем не удивлюсь, если пропавший Никодимка, где-то или партизанит, или даже воюет, с него станется. А скажи-ка мне, Григорий Родионович, отчего ты столько времени молчал?

— Дед Никодим вялел, ён враз гаворя: «Гринь, будеть як нужда у оружье тогда и покажешь, но самым надежным, ну, як Леший. А так никому ня верь!» От я и молчал. А тяперь нужда появилася, от я и сказал.

— Ох, Гринька, придет твой батька когда — скажу, чтобы выпорол ремнем.

— Не, батька если жив, мяне похвалить!!

А батька пятился к Волге, сейчас не признал бы родной сынок Гриня в этом седом, обожженном палящим солнцем и порохом, выглядевшим намного старше мужчине — своего горячо любимого батька. От его взвода разведчиков осталось три человека, но каких! Родион, теряя каждого из своих, таких ставших за этот год родными, разведчиков, все равно на одной Крутовской-Никодимовской упёртости, выживал. И оставшиеся трое из его ребят это знали, их командир всегда лез вперед, не жалея себя, и может, поэтому, или молитвами близких — хранила его судьба. Ранения были, вот уже третий раз, но касательные, вот и сейчас на его плече была неглубокая рана, идти с ней было терпимо, для него.

— Ох, Никодимыч, — наспех перевязывая его, сказала единственная оставшаяся в живых от разбомбленного медсанбата, медсестра Уля, — за тебя точно кто-то истово молится, мамка, наверное.

— Мамка, если и молится, то оттуда, с небес. Её уже ой как давно нет на белом свете, батя, жена и два сына, если только. Но батя у меня… хитрован, или партизанит, или, может, уже и в живых нету… слишком уж он заметный…

И не догадывался Родион, что истово и больше всего остального просит Боженьку, чтобы выжил их батька и вярнулся — самый младший Крутов, вылитая его копия, только с Глафириными глазами — Василь. Василь полюбил ходить в церковь, подолгу стоял у одной старенькой иконы, с которой на него всегда ласково смотрела Божья Матерь, и верил Василек, что жив его батька и бьёть ненавистных хвашистов.

Вот и привел Гринька Лешего и Ивана-младшага к дедову схорону.

— Да! Только друг мой Никодимушка, хозяйственная его душенька, мог до такого додуматься в те дни — тут на целый отряд хватит!! — Леший повернулся к Гриньке:

— Да, Гриня, ты чистый Никодимушка, у вас с ним пока правду узнаешь… Сильны, вы, Крутовы.

И проверяли все найденное в тайнике тщательно оставшиеся в лесу Иван, Матвей и Игорь, который только теперь заценил Гринькину хозяйственность и его вечно оттопыренные карманы со всяким барахлом.

Его карманы как-то заинтересовали пожилого немца, стоящего на посту на въезде в Раднево. Жестом показав вывернуть карманы пацану, долго смотрел на его «богатства»: какие-то обрывки веревки, моток шпагата, болтики, гвозди, кусочки резины, тряпицы, окурки, малость махры у полотняном мешочке, — покачал головой:

— Раухен ферботен! — Не курьит!

Гриня почесал лохматую челку под кепкой.

— Привык!

— Мутти загте нихт! (Мать говорит нет курить!)

— Мутти ист тотен айн бомб мит флюгцойг, — ответил Гринька.

— Ах, зо! — Немец покачал головой. — Криг! Ест шлехт, плёхо!