Домой я шёл медленно. Мёрзли ноги, заледенел нос. Жарко было лишь под мышкой — сейчас одену её в красивое и тёплое! В этом жакете можно ходить и осенью, и весной, и летом, если холодный ветер, и даже зимой. Она распустит волосы, наденет красивые туфли, и я буду смотреть на неё!

Саднило в груди — она есть, я сейчас увижу её. Розовым светом плескался вокруг снег, и небо розовым светом врывалось между домами. Она улыбнётся, и розовый свет зальёт наш с ней дом.

— Здравствуй!

Я разорвал бумагу, дрожащими руками вытащил жакет, развернул. Не отрываясь смотрел на неё. Сейчас она улыбнётся, а она испугалась.

— Где ты взял деньги? — спросила растерянно.

— За «патрет», — поспешил её успокоить. — Честно заработанные. И вот ещё, надолго хватит.

— Сколько он заплатил тебе?

— Пятьсот чистыми! — воскликнул я гордо.

— Сколько?! — Она побледнела. И вдруг спросила: — Надеюсь, ты не выбросил чек от жакета, не оторвал бирку? — Она стала искать на жакете бирку, нашла, облегчённо улыбнулась. Слава богу! Поехали!

— Куда?!

— Сдадим пальто, и ты отвезёшь деньги обратно.

— Ты с ума сошла! — заорал я. — Я работал, я заработал. Это честно заработанные деньги.

— Нет, я знаю, нет!

— Что ты знаешь? — Я бросил жакет на тахту и стал вырывать у неё из рук её тужурку. — Никуда мы не поедем. Что ты знаешь? Я просидел двое суток, я честно рисовал.

— Нет!

— Что «нет»?

— Не честно. Если председатель заплатил тебе такие деньги, значит, ты не его портрет написал. Ты рассказывал про него одно, а такие деньги платят за другое. Ты художник, а не бутафор. Не нужна нам такая халтура. Это ложь! Я ещё вчера подумала, когда ты его продукты достал из сумки. Ты погубишь себя. Не хочу!

— Что ты понимаешь? — закричал я. — Жить на что-то надо? Где я возьму деньги?

— Стипендия есть.

— Позорные копейки!

— Встанешь на ноги, когда кончишь институт, а пока…

— А пока ты будешь кормить меня?! Нет!

— Тогда уходи, мне не нужны твои деньги. И эта жратва. Мне не нужен халтурщик! И подарков от тебя не хочу, пока не встанешь на ноги своими лучшими работами.

— Но почему ты должна меня кормить?! Я взрослый.

— Нет! — вырвалось у неё, она тут же поправилась: — Взрослый, только не встал на ноги. Стипендии вполне хватает. — Она надела свою тужурку. — Идём!

— Куда?

— Сдавать эту красотищу!

Я снова заорал:

— Это моё дело — сдавать или нет. Я не своровал жакет, никого не убил, я за-ра-бо-тал! Это мой труд!

— Халтура!

— Чистоплюйка! — крикнул я зло. — Неужели все вокруг живут только так, как хотят?!

— Человек должен делать то, что хочет, что считает главным! — не заметила она моей злобы. — И жить должен так, как хочет. Жизнь слишком коротка, и нельзя, понимаешь, нельзя ни под кого подделываться… Ну надену я раз, два этот прекрасный жакет, и что? Поверь, ты тут же привыкнешь и не жакет будешь видеть, а меня. — Она уже успокоилась и говорит почти нормально, только глаза у неё печальные: — Ну накупишь мне другого барахла, глупо же, ты же полюбил такую, какая есть, в одном и том же костюме каждый день, значит, тебе не нужно, и мне не нужно, правда? А тогда зачем эти лишние деньги? Жрать? И ты, и я любим картошку, макароны с сыром, оладьи, на это много денег не надо. Умоляю тебя, делай только то, что требуется твоей душе, стань художником. Вот мне подарок — твои картины!

Тоша нехороша сейчас. Без улыбки, она кажется сильно уставшей, слишком бледной, но я растворяюсь в ней и чувствую себя маленьким и всесильным одновременно. Ощущаю запах её волос, всегда, даже сейчас, зимой, пахнущих солнцем, и свежий запах её кожи. Касаюсь её лица и лепечу:

— Больше не буду… это пусть останется… спасибо… люблю. — Оказывается, вслух не произношу ни слова. Во мне, в глубине, плещутся слова, не умеющие озвучиться, я весь наполнен ими, словами благодарности, нежности: я не один в этом мире.