Каратель - Джессика Гаджиала

Я пролистала чуть дальше, мой желудок связывался в узлы.

И тогда я увидела худшее, что могла представить.

Я увидела своего отца, одежда на котором была застёгнута только наполовину, пока он стоял рядом с группой похоже одетых мужчин, все из разных регионов, судя по внешности, и они улыбались.

Это была не худшая часть.

О, нет.

Худшей частью было то, чему они, видимо, и улыбались.

Обнажённые местные женщины лежали на земле в нескольких метрах от них, цепляясь друг за друга и плача.

Я слетела с кровати, выбегая из комнаты так быстро, что со всей силы врезалась бедром в дверную раму, отчего боль пронзила всё моё тело. Но об этом думать времени не было.

Потому что желчь в горле больше не была просто желчью.

Я упала на холодную плитку пола и позволила себе очиститься.

Конечно, меня рвало.

Это было впервые. Жёстко. Будто без конца.

Затем, когда в моём желудке ничего не осталось, пока я высмаркивалась и полоскала рот, начались слёзы. Это было царапающее, разрывающее ощущение, будто что-то пыталось вырваться из моей груди.

И, с громким всхлипом, я поняла, что именно пыталось выбраться из моего тела, из моего сердца.

Любовь к отцу.

Потому что невозможно любить такого подлого человека. Я не могла быть этим куском дерьма, бесхребетным членом семьи, который стоит и говорит: «Но со мной он был хорошим», в то время как этот ублюдок насиловал других женщин.

К чёрту это.

Зло есть зло.

И зло, что жило внутри моего отца, было достаточно большой его частью, чтобы он путешествовал по миру не для того, чтобы расширить мои горизонты, не для того, чтобы у меня было достойное зависти детство, а для того, чтобы ему сходили с рук серийные изнасилования, пока на его лице оставалась маска любящего отца. Я отказывалась быть его прикрытием.

Потому что больше прятать было нечего.

И я отказывалась быть его адвокатом.

Потому что его действия защитить было невозможно.

Я опустилась обратно на пол, подтягивая колени к груди, обвивая их руками и крепко сжимая.

Присутствовало сильное, почти непреодолимое ощущение того, что я разваливаюсь на части, что если я не буду держать себя физически, то серьёзно просто развалюсь на маленькие кусочки. От меня останутся только осколки, слишком маленькие и рваные, чтобы склеить их обратно.

Я не могла сказать, какая сила подняла меня на ноги, заставляя молча продвигаться по дому, а затем, как ни странно, в гараж и вниз по лестнице, босыми стопами по цементному полу, из-за чего по моим ногам поднимались мурашки, и соски затвердели.

— Ты в порядке? — до меня донёсся голос Лукаса, который сидел у дальней стены, бодрствуя. Его глубоко посаженные глаза с тяжёлыми веками казались ещё более глубокими от усталости.

Он должен был быть врагом.

Я понятия не имела, почему с моего языка сорвались следующие слова, но это произошло.

— Насильник Папуа-Новой Гвинеи? — хрипло произнесла я, глаза снова защипало от свежего потока слёз, и я поняла, что это слышно по моему голосу.

Он смотрел на меня долгую секунду, не показывая совсем никакой реакции на то, как ужасно я, должно быть, выглядела в этот момент. Что было для меня странно. Обычно была хоть какая-то реакция — дискомфорт, странный страх, беспомощность, хоть что-то. Но не в Лукасе. Он был как всегда просто пуст.

— Это максимум, до чего ты дошла?

— До того, как мой ужин решил вернуться обратно, да, — призналась я, когда он медленно поднялся со своего места и подошёл, чтобы взяться за решётку всего в метре от меня. Он мог бы мгновенно протянуть руки, схватить меня и ударить о прутья решётки.

Но не стал.