Перед крашеной грязно–голубой краской дверью с цифрой три мы, не сговариваясь, застываем. Глеб сжимает мне пальцы. Волнуется не меньше меня.

Берется за ручку, открывает дверь. Мы вместе заходим в палату с серо–белыми стенами, потертым линолеумом и шестью койками с одинаковыми бледно–голубыми пододеяльниками на каждой. Тоскливо, уныло. Пахнет хлоркой.

Три кровати пустые, на остальных трех лежат мальчики. Одному примерно лет десять, второму семь–восемь, оба играют в телефонах, тихо переговариваются.

Третий мальчик свернулся калачиком лицом к окну. Из–под одеяла видна только коротко стриженая черная головка.

На наш приход ребенок не отреагировал.

Глеб, переглянувшись со мной, выпустил мою руку из своей и подошел к малышу. Сел на его кровать.

– Костя. Кость, – позвал его. – Э–эй, привет!

Мальчик обернулся через плечо. Черные бровки нахмурены. Не ждал гостей.

– Дядя Глеб! – вдруг хмурое выражение лица меняется на радостное. – Ты плишел! Ко мне?

Подскакивает, скидывая с себя одеяло. Бросается Глебу на шею, обнимает его тоненькими ручками. Худенький совсем, кожа бледная, почти прозрачная. На фоне белых маечки и трусиков ярче видны синие вены. Как сказала бы Маргарита Павловна – без слез не взглянешь.

Не понимаю, почему Костя называет Глеба дядей, если он его сын.

– К тебе, к тебе, малыш, – голос Глеба мягкий, чуть дрожащий. Мальчик ему очень дорог. – Как узнал, сразу приехал. Как ты себя чувствуешь?

– Холошо.

Мальчик усаживается Глебу на колени. Говорит с ним, а сам косится на меня. Я так и стою на входе, не решаясь подойти.

– Костя, – Глеб проследил за взглядом мальчика. – это тетя Катя. Катюша, иди к нам.

Растягиваю губы в улыбку, подхожу к кровати мальчика. Оглядываюсь, вижу стул, двигаю его к ним.

– Привет, – села на краешек, а куда деть руки, не знаю. – Я тетя Катя. А ты Костя, да?

– Да.

Мальчик, застеснявшись, прячет лицо на груди Глеба.

– Ты как умудрился сюда загреметь, Костян?

Глеб гладит ребенка по голове. Тот выныривает. Опустив глаза на собственные коленки, отвечает:

– Меня Ваня угостил олешкой. Она такая маленькая, – мальчик показывает пальчиками размер горошины, – я хотел только поплобовать. Ласкусил и начал кашлять, кашлять. Потом не помню. Мне сказали, я уснул. Смотли, мне сюда капельницу ставили, – Костя показывает следы от иголки на сгибе локтя. – Иголка такая остлая–остлая.

У меня ком в горле, Глеб тоже расстроен.

– Ну как же так, Кость? Тебе же нельзя орешки, малыш, с аллергией шутки плохи.

– Это была длугая олешка.

– Орешек много всяких разных. Тебе никакие нельзя.

– Больше не буду, – обещает искренне. – А мне тетя влач сказала, что у меня тепель два дня лождения. Один по пасполту, втолой по сплавке из больницы.

– А у меня тоже два дня рождения, – проглотив ком, делюсь с мальчиком.

– Плавда? – черные уголечки мальчика заинтересовано расширяются. – У тебя тоже ллелгия?

– Нет. Когда–то давно я попала в автомобильную аварию. Меня и мою дочь спас один хороший человек и теперь у меня тоже два праздника. В этом году будет уже семь лет.

Глеб внимательно и одобрительно смотрит на меня. Что–то в его глазах такое странное, какая–то загадка, ответ которой, мне кажется, лежит на поверхности, но я никак не могу понять что это.

– Катюша, посидишь с Костей? Я к врачу схожу, узнаю подробности.

Киваю ему с улыбкой. Напряжение отступает.

– Отпустишь меня, Кость?

– Да, – мальчик тоже ему кивает.

Серьезный такой, взрослый. Симпатичный, хоть и худенький. Слезает с колен Глеба, садится на кровать, подогнув ноги.

Провожаем Глеба взглядами. Поздно спохватываюсь, что не взяла ни фрукты, ни сладости ребенку. Хотя, если у него аллергия, то наверное ничего пока нельзя. На прикроватной тумбочке пусто, нет даже бутылки воды.