Титус Гроун (Горменгаст - 1) - Пик Мервин

– Теперь мне все понятно, все окончательно понятно! – воскликнул доктор громко, точно ставил диагноз важному пациенту.

– Да, да, вам все понятно, – закивал Стирпайк.

– Итак, проблемы у тебя все-таки есть, – сказал лекарь спокойно.

Стирпайк протянул руку и осторожно взял поданный доктором стакан с бренди.

– Вообще-то меня одолевают самые разные проблемы, – признался юноша, – и в ваших силах, возможно, разрешить самые насущные из них. Мне не пристало навязываться, я понимаю также, что в данный момент вы просто не представляете, к чему меня можно приспособить. Но все это только потому, что прежде вы не прибегали к моим услугам. Но дайте мне поработать у вас с неделю – и вы поймете, насколько незаменимым я могу стать. Я буду внимателен к вашим указаниям. Конечно, в вашей воле тотчас отклонить мою смиренную просьбу, но разве не разумно было бы испытать меня на деле? Сударь, мне недавно исполнилось семнадцать лет. Я говорю так, как говорят люди в семнадцать лет? И разве я действую так, как действуют в семнадцать лет? Я умен настолько, что понимаю глубину своего разума. Да, я настаиваю не слишком дипломатично, но, доктор, вы обладаете ярким воображением и потому способны предвидеть будущее. Вот она моя первая и самая главная проблема – убедить вас в том, что я действительно нужен вам! – Стирпайк был сильно голоден, потому и испытывал такой прилив красноречия. Поднимая стакан, он сказал в заключение. – За вас, доктор, за вас и ваше благоразумие!

Пока Стирпайк говорил, Прунскваллер сидел на месте, держа у самых губ пузатую рюмку с коньяком. Как только юноша замолчал, эскулап поставил рюмку на стол, так и не пригубив напитка.

– Так, так-так, так, – заговорил доктор, задумчиво барабаня костяшками пальцев по столешнице, – так-так. Что сказать, интригующее. И в то же время основной смысл я ухватил. Многовато нахальства, присутствует поверхность суждения. Самонадеянность никого еще не доводила до добра. Ах вы, мой самоуверенный повар. – Лекарь дробно захихикал, но с каждой секундой смех его все возрастал, пока не перешел в хохот. Все трое гостей удивленно смотрели на заходящегося от хохота хозяина – наверное, их удивляло, как много воздуха вмещают человеческие легкие, когда дают возможность не только дышать, но и без перерыва смеяться. А доктор продолжал предаваться безудержному веселью – то хватаясь руками за живот, то вытирая выступавшие на глазах слезы. Наконец, отсмеявшись, медик вытер кружевным платочком глаза и уставился на Стирпайка: – Ох, уморил! Благодаря тебе я хорошенько продул свои легкие. Спасибо за помощь!

– Вот видите, я уже оказал вам ценную услугу, – натянуто улыбнулся юноша. Пока доктор сотрясался в пароксизмах смеха, поваренок не терял даром времени – он налил и осушил второй стакан бренди. Одновременно он окинул оценивающим взглядом комнату. Все здесь дышало достатком и уютом – роскошные ковры, зеркала в золоченых рамах, книги в инкрустированных перламутром переплетах. Стирпайк также успел подлить портвейна госпоже Слэгг и подмигнуть сидевшей с несколько отрешенным видом Фуксии.

Обычно обделенные жизнью люди замечают мельчайшие детали достатка тех, кому повезло больше. Так и сейчас Стирпайк, глядя на стол, заметил не только резные завитушки по краям столешницы, но и то, что сделан был стол из дорогой древесины грецкого ореха, привозимой из жарких стран, как рассказывал в кухне Свелтер. На указательном пальце правой руки доктора покоился крупный золотой перстень, искусно выполненный в виде змеи, зажавшей в пасти изумруд. Поначалу колкие слова и пренебрежительный смех доктора подействовали на юношу угнетающе, он решил, что слишком сильно напирал на эскулапа, и теперь тот просто выгонит его взашей. Но потом в мозгу затрепетала спасительная мысль – не все так уж и плохо. Ведь Прунскваллер вообще любит посмеяться, и невозможно предсказать, как станут развиваться события дальше.

Между тем врач, пришедши в себя, отхлебнул коньяка и посмотрел на гостя: