Делал он всё неловко и торопливо, пытаясь удержать тело девушки в вертикальном положении и не упасть самому. Наконец он усадил ее рядом со мной, ободряюще кивнул, мягко захлопнул дверь, а потом всю дорогу развлекал таксиста светской беседой, будто с нами в машине не было истекающей кровью девушки, с которой совершенно непонятно, что делать. Я водил ладонями по пятнам крови на джинсах, размышляя, откуда столько и сильно ли она ранена. В какой-то момент за приглушенным разговором в передней части салона и мелодией приемника я перестал различать ее дыхание и слегка переместился поближе к девушке, чтобы прислушаться, но было трудно вообще что-то определить при таком количестве посторонних звуков. Я обеспокоенно разглядывал избитое лицо в скудном освещении салона: один глаз сильно заплыл, но второй был открыт и смотрел на меня, и теперь его выражение не было таким пустым, как в метро. Девушка внимательно и настороженно изучала меня; я попытался ободряюще улыбнуться, но ее взгляд уже переместился с моего лица на колени, и тогда я заметил, что все еще беспокойно тру пятна крови на джинсах, и усилием воли заставил себя прекратить. Она поморщилась, и ее разбитые губы скривились, будто в беззвучном плаче. Мне хотелось как-то утешить девушку, и я попытался нашарить ее ладонь на сиденье, но она всё так же молча отдернула свою руку, продолжая смотреть на меня, и тут привычные звуки салона разорвала мелодия, такая громкая, что я даже дернулся от удивления. Девушка тоже вздрогнула и снова поморщилась, словно каждое движение причиняло ей нестерпимую боль (скорее всего, так оно и было).

Сашка завозился в попытках выудить из кармана джинсов безумно вопящий телефон, глянул на дисплей, обернулся ко мне и коротко сообщил:

– Ма твоя.

И тут мной овладел ужас: я нажал на кнопку подсветки своих электронных часов и обнаружил, что уже без восьми десять, а значит, мне конец. Сашка нажал кнопку принятия вызова и беспечным голосом начал разговор, прерываясь на длинные паузы, в которые, очевидно, моя мама выдавала длиннющие тирады.

– Да… Да, здрасьте, теть Лен… Да, конечно, со мной… Ой, мы уже почти дома, с нами такое, знаете, тут приключилось. Нет-нет, ничего серьезного. Жека вам расскажет, как домой придет. Не знаю. Передать ему трубку?.. Скажу, чтобы проверил, но вы же знаете его, небось, на беззвучном стоит с самой тренировки. Ой, я бы с удовольствием, но не смогу. Брат приехал, ждет меня. Я с радостью в следующий раз… Спасибо, теть Лен… Да, до свидания. Будем минут через пятнадцать-двадцать. – Положив трубку, он повернулся ко мне: – Всё хреново, ужинать звала.

И я понял, что мои дела правда очень и очень неважные.

Пошуршав во внутреннем кармане, я достал свой телефон и активировал экран. Так и есть, звук был отключен, а еще меня ждало двадцать восемь пропущенных: двадцать пять от мамы и три от отца (целых три звонка от отца). Дома мне крепко не поздоровится. Я подумывал, не перезвонить ли, но сейчас ситуацию уже вряд ли чем-то можно исправить, так что я отвернулся к окну и судорожно пытался придумать, чем же оправдать двухчасовую задержку с тренировки, и так погрузился в страх и тревогу, что забыл о девушке и обо всем на свете. Из раздумий меня вырвали очень неуместно: дверь, к которой я привалился, прокручивая в голове все возможные сценарии сегодняшнего вечера дома, распахнули, и я едва не вывалился из машины, но еле успел вовремя удержать равновесие и теперь растерянно оглядывался.

– Ради всего мясного, ты уже закончил страдать? – раздраженно проворчал Сашка, уставившись на меня. – А то тут, знаешь, некоторым нужна помощь.