В 22:30 той же самой ночи ключ повернулся в замке, и механизм щелкнул, открывая дверь. Сначала на небольшую щель, в которую полился тусклый свет из подъезда. А потом шире, обозначив силуэт невысокой стройной женщины. Женщина перешагнула через порог, протянула руку, зашарив по стене внутри квартиры, и, найдя выключатель, зажгла лампу в прихожей. Женщина устало провела рукой по волосам и бросила на ближайшую полку клатч. Женщина подняла глаза и наткнулась на здоровенный чемодан и сумку у противоположной стены.

Женщина вздрогнула и негромко позвала вглубь квартиры:

— Сень? Ты дома?

— Добрый вечер, — сдержанно проговорил Коваль, показавшись в коридоре, и подошел к ней, чтобы помочь снять пальто. Она моргнула тщательно подкрашенными ресницами — свежеподкрашенными, потому что после оглушительных рыданий, которые душили ее, когда ушли дети, нужно было устранять последствия. Все устранить не удалось — лицо по-прежнему выглядело чуть отечным и потому на свой возраст. Только странно блестящие глаза казались неожиданно детскими. И сейчас эти глаза смотрели на Арсена Борисовича настороженно и будто бы ожидая удара.

— Прости, я сегодня поздно, — проговорила Нина Петровна и все-таки кивнула на чемоданы: — Это что?

— Мои вещи, — просто ответил Арсен Борисович, повесил ее пальто и, достав из тумбочки тапочки, поставил перед ней.

— Какие еще вещи?

— Какие есть. Тебе список озвучить?

— Ты же понял, что я спросила. Зачем ты…

— Капитулирую, — уныло хмыкнул майор.

Нина Петровна замерла, пропуская через себя даже не слово, а интонацию, с которой оно было сказано. И все еще не веря, проговорила:

— Я ничего не соображаю сейчас, Сень. У меня был тяжелый день… объясни, пожалуйста, толком.

— Тяжелый день? — уточнил Коваль, чуть вскинув брови, и кивнул. — Ну да, тяжелый… Ребенок где?

— У его родителей, — не стала она ничего отрицать. — Но я бы его и так к ним привезла. Он заснул, а я, дура, телефон на беззвучный поставила… и как не в себе была.

— А когда ты его забирала — была в себе? — равнодушно спросил Арсен.

— Не в себе, Сень. Я… меня переклинило. Как затмение какое-то. Мне было очень больно, но я правда шла в сад только чтобы посмотреть на него. А когда знакомую встретила, то… на меня нашло что-то. Я потом такого им наговорила…

— Зато сделала по-своему.

Она проглотила. Смотрела на него во все глаза, пока в висках продолжало долбить его голосом: «Капитулирую». И не двигалась с места, будто бы тем, что стоит, загораживая дверной проем, что-то может остановить. Чему-то помешать.

— Они меня не простят, да? — пересохшими губами проговорила Нина Петровна.

— Откуда мне знать, Нин, — пожал он плечами, — но я бы их понял, если честно.

— А ты?

— А я дошел этот свой путь до конца.

— Все-таки объясни мне, что это значит, потому что я правда не понимаю.

— Я ухожу, — бесстрастно сообщил очевидное Коваль.

— Сейчас? Ночью? Куда?

— Я же не бездомный, — усмехнулся он. — В свою квартиру.

Нина Петровна поймала себя на том, что перестала дышать. Просто забывала сделать вдох все эти несколько реплик. И сейчас ей не хватало воздуха.

Она всегда знала, что Арсен ее любил. Это была константа и аксиома всей ее жизни. Даже когда еще был Рома, а она — была Роминой женой.

Она всегда знала, что где-то за спиной, подставляя ей плечо, всегда будет Арсен. И последние годы его дом был здесь. Где она.

Она всегда знала, что он не унизит ее ни чувством вины, ни необходимостью извиняться, потому что понимал ее куда лучше других.

А теперь, выходит, перестал? Или она перестала?

— Ты это давно решил? — спросила Нина, пытаясь разобраться — он или она.

— Сегодня. Звонил Богдан, — он рубил фразы, как в учебке. — Искал тебя.

— И ты из-за этого?