The Мечты. О любви - Марина Светлая

Коробка была здоровенной, но легкой. И Юлины пальцы живо забегали по банту в поисках концов ленты. Нашла. Дернула. Развязала. Подняла крышку, убрала в сторону жемчужно-серебристую упаковочную бумагу и приоткрыла губы, будто бы произнесла неслышное: «О-о…»

Внутри — легкая-легкая, тонкая пепельно-розовая ткань, воздушная, как паутинка. Юля осторожно коснулась ее ладонью. Приподняла за края, вынимая. И неяркий теплый свет скользнул по драпировке. Это было платье. Того самого оттенка, который нравился ей сильнее всего. И напоминало оно чем-то старые фильмы с Ритой Хейворт, которые Юля очень любила, почти так же сильно, как марвеловских супергероев.

— Как ты… откуда ты… — подняв лицо к Богдану, бормотала она: — Я примерю, да?

— Было бы неплохо, — улыбнулся он, подошел к столу и щелкнул зажигалкой, зажигая свечи.

— Ванная там? — она указала на одну из дверей, подхватывая всю коробку разом.

— Вполне возможно.

— То есть девчонок водил, а где ванная — не знаешь?

— Юлька! — рыкнул Моджеевский. — Первый раз я был здесь сегодня в обед, когда привез платье. Прости, туалет точно не искал.

— Бодька! — счастливо хихикнула она и скрылась за дверью.

А судя по тому, что отсутствовала за ней добрых пятнадцать минут, с назначением данного помещения угадала. Впрочем, четверть часа — не так уж много после десяти лет.

И когда снова раздался шорох, Юля опять показалась на пороге комнаты, осторожно придерживая юбку. Из-за спины пробивался свет электричества, чуть более яркий, чем в комнате. И оттого силуэт был четче, контрастнее. Оно ей шло, это платье, подчеркивая ее стройность, длину и изящный поворот шеи, тонкость плеч и ключиц. Оттеняя цвет кожи на открытых его взгляду участках груди и рук. Волосы она распустила, слегка вспушив. Но главным украшением все еще оставалась улыбка. Прежняя, такая, какой семнадцатилетняя Юлька улыбалась семнадцатилетнему Боде.

Она шагнула к нему, демонстрируя босую узкую ступню с розоватым лаком на ногтях. И важно сообщила:

— А туфель нет. Сойдет? Буду как Жека, помнишь?

— Не будешь, — рассмеялся Богдан. — Женя не позволила. Сказала, это ее идея, а мы должны свои придумывать. Поэтому она помогла мне выбрать туфли из твоего гардероба.

С этими словами он подошел к шкафу и выудил из него обувную коробку. Юля внимательно наблюдала за ним, потом будто включилась сама. Прошла к кровати. Уселась, придержав ткань юбки. Вытянула вперед ноги, зажав пальцы, и проговорила:

— То есть вы провернули целую операцию, заговорщики?

— Ну вряд ли твой отец успел бы сшить тебе обувь за пару дней, — усевшись на пол, Богдан надел ей на ноги туфли и посмотрел в лицо. — Принц из меня хреновый, поэтому мне очень хочется, чтобы ты не оказалась Золушкой.

— Не окажусь. Золушка спорить не умела, а я обожаю. И она со всем соглашалась, а меня уговаривать долго. И еще я тебя люблю. А у нее Принц.

— Не сбежишь?

— Уже сбегала. Но не от тебя, а от себя. Столько лет изображать… дуру, которая ждет трамвай. А мечтать о прямо противоположном, — Юля обвела глазами комнату и снова вернулась к нему, к его чертам, к его чертям в небесно-голубом взгляде. — О своем месте рядом с тобой.

— Тогда давай ужинать.

— Давай, — улыбнулась Юля, и он, легко поднявшись, взял ее за обе ладони и потянул на себя.

Провел к столу. Отодвинул стул.

Налил вина. Изображал принца, которым ни Юля, ни он сам человека по имени Богдан Моджеевский не считали. Но это вовсе не значило, что ему не хотелось ее баловать. Невозможно ничего наверстать, но можно продолжить строить на старом фундаменте, если он достаточно крепок, а их фундамент оказался крепче земли, по которой они ходили.