Услышь мою тишину - Тори Ру

— Я просто хотела сказать тебе… — Я не даю тишине затянуться и поглотить мой разум, прогоняю слабость и дурноту и почти кричу: — Ты был прав! Нужно попытаться склеить то, что еще можно склеить. А если не получится — начать с чистого листа. Да, прошлого я не исправлю, но это не отменяет будущего…

— Зачем же ты пришла сюда? — Вопрос Сороки ставит в тупик. — Поезд отходит в половине девятого, а ты не доковыляешь до станции и до десяти!

Я снова смотрю в его безмятежно спокойное лицо, но периферическое зрение фиксирует точно такое же лицо на старой фотографии справа. Перехватываю трость, переношу на нее вес и уверенно выдаю:

— Пришла навестить друга. Что тут странного?

Сорока скрещивает на груди руки и медленно качает головой:

— Ничего… Да я и сам люблю слоняться по кладбищам. Тут тихо, можно о многом подумать. Почувствовать себя живым… — Он снова надолго замолкает, будто подбирая слова. — Кстати, о странном. Я сейчас встретил в поле мужика с косой. Он пер прямо на меня, так что мне пришлось отпрыгнуть, чтобы не покалечиться. Я обложил его матом, но он не услышал. Я что, такой незаметный?

Слезы выжигают горло, но я не даю им пролиться, и смеюсь:

— Ну, лично я тебя вижу и слышу!

«Почему я вижу тебя и слышу?..» — мысли бьются в беззвучной истерике, но бодрый голос Сороки вклинивается в их поток:

— Меня выбесил этот мудак. Я пошел за ним, чтобы объяснить, что он неправ, отобрать косу… но у самой околицы отключился. И нашел себя уже тут. Наваждение! И голова болит зверски.

— Тебя же… по ней ударили! — Я мгновенно затыкаюсь. Фраза похожа на глупый прикол, но Сорока бледнеет.

— Возможно, в детстве мать роняла! — Он отшучивается, но энтузиазм быстро сходит на нет. — Я вообще в последнее время какой-то мутный — постоянно гружусь, силюсь что-то вспомнить и не могу. Меня мучает дежавю, преследуют навязчивые сны, будто я пытаюсь с кем-то завести разговор, войти в деревню, повидаться с бабкой, но у меня не получается. А когда я просыпаюсь, то не могу понять, где явь, а где кошмар… Знаю, звучит бредово. Ладно. Поезд скоро. Пошли отсюда!

Сорока встает и шагает к распахнутой калитке ограды.

Крупная птица, сверкнув просмоленными перьями, устраивается на разлапистой ели неподалеку и хрипло каркает. Светило стремится к горизонту, время утекает как вода. Все, что у меня есть — несколько минут наедине с Сорокой, и их нужно по максимуму использовать.

— Ты часто бываешь в этих местах? — окликаю я и увязываюсь следом.

— Я каждое лето тут.

— А… в другое время года?..

Сорока останавливается:

— Не слежу за датами.

— Поехали со мной? Прямо сейчас! — Я догоняю его и умоляю: — Разве тебе не нужно вернуться? К девушке, к другу, к маме…

— Да. Нужно вернуться… — Он отводит глаза. — Но не к ним.

— Тогда… куда же?! — До треска рукоятки напираю на верную трость, но не унимаюсь. Ожоги наливаются болью, легкие горят.

Сорока напрягается, раздраженно прищуривается, словно я — назойливая муха, посягнувшая на его комфорт… Но, встретившись с моим взглядом, он признает поражение и шепчет:

— Не знаю.

Отчаяние и одиночество мечутся в черном космосе его зрачков, обрамленных холодной синевой радужки.

Я тоже сдаюсь — моргаю, и по щекам текут горячие капли. Он пристально смотрит на меня.

— Сорока, я не хочу расставаться. Ты так помог мне. Я отвечу тебе тем же. Скажи, чего ты хочешь? — Рыдания эхом разносятся над кладбищем, застревают в ветвях, парализуют связки и обрываются всхлипом.

— Покоя, — тихо отвечает Сорока, нависая надо мной.

— Почему?..

— Потому что я устал. Мне паршиво тут. Потому что… все должно идти своим чередом.

Даже сейчас я не могу продраться сквозь его печаль к истине. Его сознание живо, но блокирует травмирующий опыт. Или же… Он специально уходит от ответов.