Услышь мою тишину - Тори Ру

Присутствие красавца туманит мозг — его движения спокойны и отточены. По рельефным бицепсам и предплечьям, завораживая красотой, расползаются кельтские орнаменты, черепа, розы, фразы на латыни. Но гармонию линий и цветов нарушает партак, расплывшийся по правому плечу — блеклые серо-синие иероглифы.

Почему тату-мастер не удосужился ничего сделать с ним? Неужто он бережет его по той же причине, что и я — Стасиного Феникса?

— Эта татуировка дорога вам? — вырывается у меня.

Парень поднимает голову, и испуг сковывает каждую клетку моего тела.

— Простите… — Я мучительно сжимаю кулаки, но «викинг» неожиданно мягко поясняет:

— В те дремучие времена не у всех был доступ к интернету. Мой друг скопировал где-то эти иероглифы. Предполагалось, что они означают: «Настоящая смелость заключается в том, чтобы жить, когда нужно жить, и умереть, когда нужно умереть». Естественно, набил он их неправильно. В итоге они не означают ничего.

Он улыбается, лицо озаряется лучами тонких морщин — такие бывают только у добрых смешливых людей…

— Итак, куда ты хочешь свою птицу? — Он резко мрачнеет, волшебство рассеивается, а я сникаю.

Ноги… Отчего-то я не подумала наперед, что в салоне придется снимать штаны и пугать окружающих уродливыми рубцами.

С шумом втягиваю воздух и закусываю губы, ищу глазами девчонку — может, она снова спасет меня, но та лишь барабанит ногтями по стойке и подпевает группе из клипа. Осторожно ступаю на пол и расстегиваю пуговицу на джинсах.

— Я попала в аварию, — поясняю и оголяю бедра. — Доктор сказал, что шрамы заживут, станут не так заметны… Вот. Этот Феникс. Можно его перекрыть?

Стыд обдает щеки нестерпимым жаром, но «викинг» не выдает никаких эмоций и молча протягивает мне планшет.

На экране, раскинув обрамленные белым крылья, застыла сорока с потусторонней тоской в синих глазах.

* * *

29

Машинка жужжит, несколько часов подряд назойливо жалит кожу, но я терплю. Эта боль — ничто в сравнении с мокнущими ожогами, стоном выкручивающих мышцы переломов и швами, наложенными на куски живой плоти.

День плавно перетекает в промозглый вечер, в единственное окно на все лады барабанит дождь.

Девчонка у стойки, изнывая от безделья, что-то чертит шариковой ручкой на тыльной стороне ладони и зевает.

Монотонное пощелкивание моторчика напоминает о вечерах в нашей ветхой съемной квартире, о Стасе, с видом инквизитора выбивающей причудливые узоры на плече Паши, о смирении и ужасе, застывших в его медовых глазах.

Паша стал ее первым подопытным кроликом, и пытка затянулась на четыре сеанса. Какие только словесные конструкции не вылетали тогда из его уст! Но он не соскакивал — после занятий шел к нам и стойко сносил уготованные ему лишения…

От ярких картинок недавнего прошлого становится смешно и уютно.

Я с необъяснимой нежностью наблюдаю за тату-мастером, склонившимся над работой. Он овеян ореолом неприступности и опасности, но продолжает тратить на меня свое время, и я ощущаю в душе тепло — у нас есть мгновения, прожитые вместе.

Идеально прорисованная черно-белая птица внимательно изучает потолок, блестящие перья заслонили блеклые линии и на треть скрыли Феникса сестры. Я в последний раз скорблю над ним, но новорожденная сорока мне нравится больше.

Я осторожно отпускаю эту привязку, а с ней — вину, жалость и сожаления, и чувствую чистый восторг.

Да Стася и сама бы восхитилась шедевром, расцветающим на моем бедре, а молчаливый «викинг», его создающий, наверняка завладел бы ее восприимчивым сердцем!

Жизнь продолжается, наполняется новыми цветами и оттенками, и я все еще могу быть свидетелем этого чуда.

Как же был прав Сорока, как же я благодарна ему теперь…

Аккуратно, чтобы не размазать макияж, стираю слезу и концентрируюсь на боли — машинка продолжает клевать и жалить ногу.