— Я никогда не хотела причинять тебе боль, — возражаю, надеясь, что он поймет. Мои слова звучат отчаянно, умоляюще, потому что я не вынесу, если Бэррон будет думать, что я его использовала. — Я хотела рассказать тебе, но каждый раз, когда пыталась это сделать, время было неподходящее, и я не хотела разрушать то, что между нами было.

Бэррон поднимает руку и бережно касается большим пальцем моей щеки. Он молча смотрит на меня, изучая. Как будто выясняет, честна ли я.

— Я бы хотел, чтобы ты сказала мне правду, прежде чем втягивать их.

Их? Его девочек. От его слов мое сердце сжимается. Я вздрагиваю. Его заявление поражает меня, такое впечатление, будто я прижата к земле тысячей фунтов стали. Мои извинения застревают у меня в горле, но мне удается выдавить:

— Мне так жаль.

Бэррон берет Southern Comfort, делает еще один глоток прямо из бутылки, а затем с глухим стуком ставит ее на стол.

— Ты уже говорила это, — произносит он со злостью и делает еще один глоток.

И еще один.

Бэррон ставит бутылку обратно и вздыхает.

Я сглатываю, горло горит от сдерживаемых слез.

— Я должна уехать. Я могу уехать.

Тишина заполняет пространство между нами, и я замерла, не зная, что говорить или делать дальше.

Бэррон приподнимает брови, его дыхание ровное и легкое.

— Не будь такой, как она.

Его слова ранят меня. Глубоко.

— Что?

— Не появляйся в их жизни, чтобы уйти прямо перед Рождеством.

Быстро моргаю, пытаясь понять, что он имеет в виду.

— Ты хочешь, чтобы я осталась?

— Я… не знаю, чего хочу, — признается Бэррон. — Я даже не знаю, как реагировать на события последнего часа, но если ты оставишь девочек, уверен, что это разобьет их сердца. Так что не уходи. Останься. Мы сможем обсудить все после Рождества.

Слезы катятся по моим щекам. Выражение лица Бэррона смягчается, и он подходит ближе ко мне. Обдумывает свои слова, а затем качает головой.

— Не плачь, — шепчет он, как будто мысль о том, что я плачу, причиняет ему боль.

— Я чувствую себя полной дурочкой. — Плачу, прикрывая лицо руками.

— Ты, отчасти, ею и являешься. — Бэррон издает смешок, затем смеется, но смех звучит неестественно.

Опускаю руки и пристально смотрю на него.

— Ты только что назвал меня дурочкой?

— Так и есть. — Он подносит Southern Comfort к моим губам. — Это должно помочь.

Беру бутылку, делаю несколько глотков и смотрю на Бэррона в упор. Он прав. Алкоголь помогает.

— Ты правда хочешь, чтобы я осталась? Я могу уехать. Пойму, если ты больше никогда не захочешь меня видеть.

Он прикасается к моей щеке рукой.

— Знаешь, что меня больше всего выбесило, когда здесь была Тара?

Умираю от желания узнать, о чем они говорили, но предполагаю, что это должно остаться между ними. Я также не могу игнорировать защитную позицию, которую он занял, когда девочки были рядом с Тарой. Он стоял прямо перед ними.

— То, что Тара увидела девочек?

— Да. — Бэррон кивает, проводя рукой по волосам. — Но в первую очередь то, что она говорила, как будто ты недостаточно хороша.

Мои губы дрожат, потому что впервые в жизни кто-то пробил мою защитную стену. Девушка, которая всегда готова повеселиться, стать душой вечеринки и посмеяться над собой, строит ее вокруг себя, потому что это единственный выход. Я не хочу никого обременять своей печалью, которую хороню глубоко в себе. Я прячусь за юмором, потому что на моем жизненном пути мне говорили раз за разом: «Ты недостаточно хороша, Кейси». Недостаточно худая. Губы не идеальны. Волосы слишком тонкие. Слишком пышные формы. Зубы слишком кривые». Моя мать всегда критиковала меня. Я хотела, чтобы она услышала мой голос, слушала не только себя.